Марк Любомудров - Федор Волков

П. Т. Балабин. С оригинала М. И. Махаева.

Вид Триумфальных ворот в Москве из Земляного города к Тверской-Ямской.

Гравюра резцом и офортом. 1765.

Волков, дипломат и тактик, сначала уладил дело с ремонтом театра. А когда работы пошли на полный ход, обратился с просьбой о расширении закулисных помещений. Высочайшее соизволение было получено. Екатерина указала «в придворном оперном доме, который близ головинского дворца для убирания оперистам и танцовщикам камор весьма мало, того ради… в самом скором времени купить струба четыре и к оному оперному дому приделать…». Концовку указа Волков продиктовал придворному копиисту, на ходу уточняя — чтобы потом не торговаться с прижимистой и неповоротливой гофинтендантской конторой — некоторые (немаловажные!) детали: «…как возможно наискорее и снаружи обить досками, чтобы худого виду не было… и при том, чтобы оные были теплые, ибо в холодных убираться невозможно». На следующий день, 29 октября 1762 года, указ был подписан.

Вскоре явился из Петербурга Сумароков. Он пришел к Волкову хмурый, с усталым, осунувшимся лицом. Обнялись, расцеловались.

— Что невесел, Александр Петрович? В заботах притомился, раздоры семейные допекли или опять в кошельке чахотка? — пошутил хозяин, он был рад встрече.

Сумароков, садясь в кресло, глухим голосом продекламировал свою строфу:

— Счастья нет без огорченья, как на свете ни живи. Так-то, дорогой мой Федюша.

И сразу стал жаловаться на своих московских родственников. Родители встретили Александра Петровича холодно, в отцовском доме он почувствовал себя чужим. Потом с обидой заговорил о новой императрице, — оказывается, не было допущено к печати «Слово» на коронацию. Оно показалось Екатерине суховатым и чересчур сдержанным.

— Да полно огорчаться, Александр Петрович, — перебил его Волков. — Зато по случаю сему даден вам чин действительного статского советника, да и жалованье прежнее подтверждено. Сейчас, на первых порах, императрица пока еще всем угодить стремится. А «Слово» ваше не пропадет — мы его в будущем маскараде употребим.

А. Я. Колпашников. С рисунка Де Велли.

Обнародование манифеста о днях коронации Екатерины II.

Гравюра резцом и офортом. 1762.

— Дали статского — позолотили пилюлю… Но конечно, хорошо это. В нашей коварной жизни чин — что стена крепостная: чем выше, тем лучше обороняет. Думаю, однако, Федя, если афишу маскарадную публиковать станешь, фамилию мою поминать, пожалуй, не надо. Зачем лишний раз гусей дразнить?

Заговорили о предстоящей работе над маскарадными текстами. Федор Григорьевич достал из стола плотно исписанные странички — он уже начал создавать либретто будущего представления.

— С Михаилом Матвеевичем мы дважды виделись, он охотно откликнулся на мою просьбу о помощи. — И актер рассказал о беседах с М. М. Херасковым, который включился в подготовку литературной основы маскарада.

Тут же решили, что необходимо встретиться втроем.

— Не будем откладывать, сегодня и отправимся к нему, — вдруг сказал Федор и, кликнув слугу, приказал закладывать экипаж.

По дороге Волков продолжал изъяснять свой замысел. Под колесами постукивала бревенчатая, с немалым числом выбоин мостовая Мясницкой улицы. Приходилось крепко держаться за поручни. Седоков изрядно потряхивало, хотя ехали небыстро. Право «шибко ездить» по городу имели тогда лишь медики и акушерки, а также священники, вызванные для совершения обрядов.

Когда проезжали Лубянку, Сумароков, желчно усмехнувшись, кивнул на бывший дом Тайной канцелярии, недавно указом Петра III упраздненной: «Вот где человеку настоящую встряску учиняли…». И, ссылаясь на очевидцев, стал описывать внутреннее «убранство» учреждения, наводившего на всех страх: по стенам — веревки, ремни, кнуты, плети; стояли дыбы, жаровни с угольями, на которых раскаляли специальные пыточные клещи.

— А «встряской» называли пытку, когда завязывали сзади руки, связывали и ноги, потом подымали руками вверх и дергали за ноги, выламывая суставы, — закончил мрачный рассказ Сумароков.

С. Путимцев. С рисунка Де Велли.

Шествие с Красного крыльца.

Гравюра резцом и офортом. 1762.

Экипаж свернул на Большую Дмитровку, а вскоре показались купола девичьего Страстного монастыря. Наискосок от него, в самом начале Малой Дмитровки стоял дом Хераскова. Спустя несколько минут гостей уже встречала вышедшая на порог приветливая Елизавета Васильевна, жена Михаила Матвеевича.

Волков и Сумароков еще не раз съезжались в этот гостеприимный, хлебосольный дом. Здесь обычно бывало многолюдно — радушие, душевная щедрость, теплая дружеская атмосфера притягивали литературную Москву. Авторы будущего маскарадного действа уходили в дальние покои и там, споря и обсуждая варианты, читали друг другу заготовки, сообща правили окончательную редакцию текста. Снова и снова уточняли смысл и строение театрального предприятия, которого, кажется, на Руси еще не бывало. «Достойным для забав, а злобным для стыда», — улыбался Херасков.

Конечно, отправной точкой замысла Волкову послужили петровские маскарады. Петр I широко пользовался ими в политических целях — для прославления воинских побед, популяризации государственных начинаний. Федор Григорьевич разыскал и подолгу расспрашивал очевидцев знаменитого уличного торжества в Москве на масленицу 1722 года — по случаю победоносного Ништадтского мира со Швецией. В нем участвовал и сам царь: из села Всесвятского двигалась на Москву невиданная дотоле процессия из морских судов на санях, запряженных разными зверями. На Тверской устроены были для их встречи Триумфальные ворота.

Поинтересовался Волков и общедоступными маскарадами, которые начал прошлой зимой для москвичей устраивать итальянец Дж. Б. Локателли. Прочел объявления, где устроитель зазывал публику танцами, лотереей, карточной игрой, а пуще того буфетными лакомствами: «шикаладом», фруктами, конфетами и, разумеется, напитками: вейновой водкой, пуншем, ликерами, пивом, кофе и чаем. Тех же, кто не танцует, в карты не играет, хмельного не употребляет, призывали «веселиться також одним зрением на прочих».

А. Я. Колпашников. С рисунка Де Велли.