Илья Гордиенко - Из боевого прошлого (1917 - 1957)

В милиции мы пробыли всю ночь. Утром по лицам начальника и других работников милиции мы поняли, что в городе что-то произошло. Вышли во двор. Видим, что с крыши и ворот сняты красные флаги. Все стало ясно. В городе произошел переворот, сменилась власть.

— Теперь мы называемся не советская, а народная милиция,— рассказал нам один из милиционеров.— Советов уже нет. Избрана тройка, и создан военно-революционный комитет.

— Вот и все,— говорит Прохоров.— Был строй советский, стал кадетский.

Со двора долетает шум, и на пороге в сопровождении милиционера появляется лет 18 парнишка, а вслед за ним привели еще двух парней. Теперь нас семь человек.

Паренек сел на нары, улыбнулся, развязал узелок и стал есть черствые кусочки черного хлеба.

— Красноармеец? — спрашиваю.

— Угу,— отвечает он.— Отбился от своих и вот никак не нагоню.

Понравился нам паренек, и у нас с ним завязалась крепкая дружба.

Вскоре в милицию привели семерых красноармейцев. Они были в измятых шинелях, с котомками и узелками в руках. Расступаемся, пропускаем мимо, а затем припадаем к дверям канцелярии, прислушиваемся и узнаем, что это красноармейцы, посаженные в тюрьму за хулиганство, мародерство и другие преступления. И вот этот сброд сажают вместе с нами, а затем вручают и их и нас одному милиционеру, и он куда-то ведет нас по грязной после ночного дождя улице.

Проходим мимо дома, где помещался горисполком. Всего сутки назад на крыше его развевался красный флаг, а теперь торчит голая палка. Сворачиваем направо. Подходим к двухэтажному дому. Здесь помещается военно-революционный комитет. Сопровождавший нас милиционер подошел к столу, за которым сидел типичный штабной писарь, развернул разносную книгу и, указывая пальцем на то место, где надо расписаться, добавил:

— Принимайте 14 человек: семь — из тюрьмы, семь задержаны гражданами города и милицией.

— Что нам с ними делать? — спрашивает писарь.— Это дело милиции.

Он обращается к своему начальнику, и тот дает распоряжение отправить нас обратно, чтоб милиция сама с нами разобралась.

И вот мы под охраной того же милиционера возвращаемся в темный грязный коридор милиции. Здесь никого, кроме дежурного, уже не было.

— Опоздали, теперь придется ждать до завтра,— заявляет он.

Мы поднимаем бунт и требуем, чтобы с нами разобрались немедленно. Ссылаемся при этом на распоряжение военно-революционного комитета. Под нашим нажимом дежурный отправляется на квартиру к начальнику милиции. Сидим, ждем, а дежурного нет и нет. Не хватает терпения, выходим на улицу и наталкиваемся на начальника милиции.

— Не беспокойтесь,— говорит он.— Сейчас вам подготовят документы, дадут немного денег, и можете идти на все четыре стороны.

Наконец у нас в руках настоящие свидетельства. В них написано, что мы в течение шести месяцев имеем право беспрепятственно передвигаться по всем дорогам и землям Российской империи.

Несмотря на поздний час, мы покидаем грязные нары и выходим за ворота.

Перед нами широкая дорога.

Прошли от города пять-шесть верст и натолкнулись на сказочно крошечную избушку, вросшую в землю. Заглядываем внутрь. Среди пола из камней сложен очаг, и в нем тлеют угольки. Избушка совершенно пустая. С трудом пробираемся внутрь, садимся на широкую, прилаженную к стене доску. Под ногами свеже наколотые дрова. Подкладываем их в огонь, раздуваем. Горький, едкий дым точит горло, лезет в глаза. Но вот вспыхнуло пламя, и приятная, ласкающая теплота охватывает все тело.

Вскоре около избушки появляются люди.

— Кто здесь, прохожие что ли? — раздается чей-то голос.

— Прохожие,— отвечает Прохоров.

— Откуда?

— Из города.

За дверями избушки пошептались, и тот же голос произнес:

— Мы вас не будем тревожить. Ночуйте, только за поскотиной присматривайте, чтобы скотина в хлеба не забралась. А мы на деревню сходим.

Из деревни до нас долетели звуки гармоники и веселой песни.

— Это ребята,— догадался Прохоров.— Им надо за поскотиной смотреть, а они в деревню на гулянку ушли.

Уже на рассвете явились хозяева избушки, и мы покинули свое убежище.

Питаемся снова зерном. По пути нет ни одной деревни, где мы могли бы купить хлеба. К полудню подходим к неглубокой, густо заросшей травой канаве, пересекающей лес и поляну, останавливаемся на невысоком бугорке и читаем на небольшой дощечке, прибитой к высокому тонкому шесту, надпись: «Яранский уезд, Вятской губернии».

— Да здравствует Советская власть! — подхватываем мы.

— Ура! — кричит Прохоров.— Теперь мы дома.

К вечеру пришли в деревню и остановились у открытых дверей какой-то избы. Пригибаем головы и входим. В печи пылает огонь. Хозяйка возится у большого рыжего самовара. За столом сидит необычно одетый франт. На нем клетчатые брюки, черный сюртук и белый с розовыми цветочками жилет. Жидкие волосы франта обильно чем-то смазаны и зачесаны назад. Он уже не молод, но держится петухом. Наше появление явно встревожило его, он, конечно, не хозяин этого дома, но и, как видно, не впервые здесь.

Меня заинтересовало, откуда здесь такой «павлин», и я попытался завести с ним разговор. Оказывается, это своеобразный тип тунеядца. Он ничего не делает и живет, как он сам сказал, «милостью божией». Мы высмеяли и отругали этого ханжу и проходимца, присосавшегося к крестьянам, и он быстро смылся из избы.

Мы попросили хозяйку сварить набранные нами по дороге в лесу грибы, и она согласилась. Скоро чугун с грибами отправился в печь, а через час-полтора мы уже сидели за столом и с большим аппетитом ели вкусные вареные грибы.

Переночевали в этой избе и рано утром снова отправились в дорогу. Вскоре выбрались из леса и зашагали по столбовой дороге. На полях — копны сжатых хлебов. У одной из них, возле самой дороги, стоит телега, а рядом — здоровенный мужик с вилами в руках. Он смотрит на нас с хитрецой в глазах, широко улыбается в густую, окладистую бороду и спрашивает:

— Не в комиссары ли, товарищи, пробираетесь?

— Вроде,— ответил я и остановился.

— Наши все сбежали,— сказал мужик.

— Какая же теперь у вас власть?

— А я и сам не знаю. Кажись, пока никакой.

— И вы этому рады?

— Да не дюже. Без власти нам тоже никак нельзя, а вот только не поймем, какая лучшая.

— А лучшая та, которая дала тебе землю,— говорю я и тороплюсь догнать своих товарищей, которые уже далеко ушли вперед.

Через час мы в городе Яранске. Маленькие аккуратные домики хвастаются своей красотой и окрашенными изгородями палисадников. Идем и поглядываем по сторонам. На площади стоит старинная часовня. А вот и широкий неуклюжий собор. У открытых дверей его толпятся празднично одетые люди. У широко раскрытых лавок и лабазов — длинная вереница подвод. Мы шагаем по узким скрипучим дощатым тротуарам и никак еще не можем понять, какая же власть. Как нарочно, ни одной учрежденческой вывески. Спрашивать у прохожих остерегаемся. Наконец мы стоим перед небольшим веселым домиком и на его фасаде читаем вывеску: «Уездная милиция». Заходим внутрь, прислушиваемся — ни одной живой души. Слышно, как об оконное стекло бьется муха и где-то громко стучат стенные часы. Заглядываем туда, сюда — всюду пусто. Чувствуем себя неудобно и торопливо выходим на улицу. Еще раз читаем вывеску. Все так же выходит: «Уездная милиция». Но где же люди? Почему в помещении нет даже дежурного? У проходящего мимо гражданина спрашиваем, где помещается исполком? Гражданин удивленно смотрит на нас и шепотом спрашивает: