Илья Гордиенко - Из боевого прошлого (1917 - 1957)

— А вы откуда?

— Из Царевококшайска.

— Так идите своей дорогой и про исполком не спрашивайте, а то на неприятность нарветесь. Нет у нас теперь Советов.

Через глухую улицу, переулками мы выбираемся из города, даже не разобравшись толком, что же там случилось.

Чем ближе к цели, тем больше и больше волнение охватывает нас. Хочется скорее оказаться среди своих. Поздно ложимся, рано встаем. Как-то нас встретит Москва, что мы скажем питерцам, что с другими товарищами из нашего отряда? Живы ли?

Шагаем по середине широкой улицы большого села, похожего на уездный город. На улице свиньи, куры, козы, из труб поднимаются кверху ровные курчавые столбы дыма. Кажется, ничто не предвещает ни нам, ни жителям села ничего тревожного. Но вот, когда мы уже были на середине села, раздался громкий, тревожный набат. Стоим, смотрим друг на друга, не знаем, что делать: подаваться назад или идти вперед. Со всех сторон к церкви бегут люди. На нас никто не обращает внимания. Охваченные тревогой и любопытством, мы тоже направляемся к церкви. Здесь у длинного бревенчатого амбара собралась огромная толпа женщин и мужчин. У всех возбужденные лица.

— Срывай замок! — кричат в толпе.

— Ломай двери, чего глядеть!

— Ломай!

— Срывай, какие такие права людей под замок сажать! — несется со всех сторон.

Два сторожа, стоящие у дверей наглухо закрытого амбара, выкинули вперед берданки.

— Отходи! — кричат они.

— Отходи! Стрелять будем!

Толпа, казалось, только этого и ждала.

— Бей их! — крикнул кто-то. Толпа хлынула, как весенний поток, и смыла сторожей с их берданками. Моментально слетели замки, открылись тяжелые ворота амбара, и люди на руках вынесли трех молодых парней, двух пожилых мужчин и нескольких женщин. Оказывается, ночью кулаки и их подпевалы, в том числе и некоторые члены сельсовета, забрали сельских активистов, избили их и заперли в амбаре за то, что они несколько дней назад помогли продотряду выявить и забрать у кулаков излишки хлеба. Утром, когда слух об этом распространился по всему селу, беднота ударила в набат и освободила заключенных.

— Лед тронулся! — радостно кричит Прохоров.

— Да, тронулся,— беднота пошла против кулаков.

А беднота бушует. Злобы и обиды накопилось много. В толпе выкрикивают имена богатеев и их покровителей.

— Где они? Давай их сюда!

— Давай! Ага, попрятались! Пошли к ним, спросим, кто им дал право над людьми издеваться.— И толпа двинулась вдоль улицы. По пути вооружались кто чем попало.

Откровенно говоря, у нас тоже чесались руки. Но мы решили, что нам вмешиваться не следует, и отправились своей дорогой.

Теперь наша цель — станция Котельнич, она уже тут, близко. Незаметно прибавляем шагу, реже и короче делаем привалы. Близ дороги увидели товарища, с которым вместе ночевали последнюю ночь. Он лежал на траве и читал газету.

— «Красная звезда»! — кричит Прохоров.

Он обрадованно вырывает ее из рук владельца. Тот смеется и указывает на статью, в которой говорится: «Части Красной Армии, отошедшие от Казани и вновь собранные штабом Красных войск, остановили дальнейшее наступление чехословацких белых банд и готовятся сами перейти в наступление. Рабочие Питера, Москвы и других наших промышленных городов шлют подкрепления».

— Вот оно! — кричит Прохоров, потрясая над головой газетой.

— Наша берет!

— И возьмет,— говорит лежащий на траве человек.— Я австриец, служил в Красной Армии и опять пойду помогать русскому пролетариату бить буржуев, а вы потом поможете нам.

— Обязательно поможем! — крикнули мы и пожали друг другу руки.

От этих слов и от всего, что мы сейчас узнали, на душе светло и радостно. Мы дома, среди своих, а впереди — схватка и борьба.

Вот и застава. Красноармеец, настоящий, живой красноармеец, проверяет наши документы и открывает нам перегороженную длинным шестом дорогу.

Вот мы и дома.

Идем к коменданту станции Котельнич. Наши документы вызывают у него сомнение: идем из Казани, а документы у нас царевококшайские.

Что с нами делать, он еще не решил, но в столовую нас отправил. Кашевар отвалил нам полный котелок каши, да еще с маслом. Мы поели и снова пошли к коменданту.

Он расспросил, на каких заводах мы работали в Питере (сам он тоже питерский), потом спросил, не сможет ли кто подтвердить, что мы питерские рабочие. На счастье, мы видели на станции двух товарищей из Казани. Один из них был организатором рабочих отрядов в Казани, а другой кем-то работал в губисполкоме. Оба видели нас в Казани и подтвердили коменданту, что мы из питерского рабочего продотряда.

Мы просим отправить нас в Москву, но документы наши все же не нравятся коменданту, и он решил отправить нас в Вятку, в распоряжение губернского комитета партии, чтобы там разобрались и уже потом переправили в Москву. Мы не стали возражать, поблагодарили, попрощались и вышли.

Сытые, довольные, стоим у открытого окна вагона отходящего на Вятку поезда. Смотрим на торопливое движение людей, на суету станционной жизни, ищем глазами, нет ли кого знакомых. Но никого нет, свисток кондуктора, и поезд тронулся.

Вот мы и в Вятке. Ночь провели в горкоме партии.

А через два дня мы уже имели все документы на проезд, на продовольствие, а вечером сидели в вагоне поезда, отправляющегося на Москву.

Снова в Москве. Прошло всего 20 дней, как мы ее оставили, а сколько пережито за эти дни! Москва все такая же многолюдная. Вот шестой номер трамвая. Мясницкая улица, гостиница Метрополь — второй дом Советов. Сижу перед Яковом Михайловичем Свердловым. Он слушает меня и как-то многозначительно улыбается. И кажется мне, что все это ему уже известно. Мне немножко обидно, что он меня ни о чем не расспрашивает, и я умолкаю.

— Чугурин Иван здесь,— говорит Яков Михайлович.

— Где? — спрашиваю я.

— Только что вышел.

Я бросаюсь к дверям.

— Постой, куда спешишь, еще увидитесь. Вот тебе записка, забирай своих товарищей и идите получите обмундирование и карточки в столовую. Поместитесь вы в третьем доме Советов. А я сейчас позвоню Владимиру Ильичу. Ему сказали, что вы погибли. Грустил, а теперь пусть порадуется.— Он за телефон, а я с записками бегу вниз.

Чугурина нашел в столовой. Очень обрадовались мы друг другу.

От него я узнал, что наши товарищи живы, находятся в Нижнем Новгороде и во главе с Чугуриным едут на фронт, в 5-ую Армию. Все документы у него были уже на руках, и поезд отходил на другой день вечером.

Я сказал, что хотел бы поехать вместе с ним.

— Едем. Все очень рады будут,— сказал Чугурин.