Ал Сантоли - ВСЁ, ЧТО БЫЛО У НАС

Как они общались… Помню, была у него фотография из Японии, на которой генерал вручает ему «Пурпурное сердце» и руку жмёт — здоровую руку. И он держал эту фотографию, с абсолютно отсутствующим лицом, как какого-то посредника между собою и родителями. И у всех были безразличные лица. Не то чтобы безразличные — на них много чего отражалось — но просто безмолвные. И в утешение за то, что с ним стало, он мог продемонстрировать лишь эту чёртову фотографию с генералом этим грёбанным с его рукопожатием.

Помню еще один случай в Форт-Гордоне, когда Мелвин Лэйрд, бывший в ту пору министром обороны, посетил наш госпиталь. Во время Второй мировой войны госпиталь в Форт-Гордоне был лагерем для пленных немцев. Здание было выстроена как военная казарма старого типа — деревянное, одноэтажное и очень длинное, вроде как кишка этакая. А в Джорджии зимой бывает холодно. Не то чтобы снег лежал, но было холодно, и трубы перемерзали и лопались, и коридор временами покрывался инеем, тараканы ползали, мерзко там становилось. В те времена на войну тратили миллионы долларов в день, а на новый госпиталь денег не хватало.

Мелвин Лэйрд прибыл в госпиталь с инспекцией, и до нас что-то о том дошло. Я обслуживал палаты. Тогда я занимался тем, что после обеда отвозил ребят в вихревые ванны, тех, у кого было еще открытые, незатянувшиеся раны — для дезинфекции и релаксации мышц. Проходы были примерно такой ширины, что можно было пройти, толкая каталку рядом с собой. Ну и вот, качу я одного парня из Флориды, сержантика лет девятнадцати-двадцати. Сам он был собой хорош, и жена у него была красивая — красивая юная девушка. Она постоянно в госпиталь к нему приходила, поселилась в мотеле неподалеку. Глядишь на них — они изо всех сил пытаются показать, как у них всё здорово, но выходит как обычно — и пыл, и кровь, всё из них выкачали. И тут вдруг появляется целая свита полковников, генералов, типов из Секретной службы, и я понимаю, что идёт Мелвин Лэйрд. И вот качу я этого парня на каталке, и ясно видно, что у него нет обеих ног, а сам он накачан обезболивающей дурью, потому что страдает от дикой боли. Мужества ему было не занимать — не ныл никогда, не жаловался.

Ну, и тут я понял, что идёт Мелвин Лэйрд, и пришёл мой черёд. Мне тут же захотелось его задушить, прикинуться Франкенштейном, зажать его шею мёртвой хваткой и не отпускать покуда не помрет. А потом я подумал: «Да блин, если уже этого человека, что рядом со мной, этого парня на каталке недостаточно…» Просто чтобы Лэйрда этого не покидала потом мысль о том, что он посылает всех этих парней туда, чтобы там с ними творилось такое…

Когда они проходили мимо, цепочкой друг за другом, и лысый Мелвин Лэйрд в костюме за триста долларов, я начал откровенно пытаться заглянуть ему в глаза. Мои глаза искали его глаза. А этот козел прёт себе вперед — и даже по сторонам не глядит. А он довольно рослый мужчина. То есть взгляд его мог пройти и над моей головой, и над той каталкой. Он и глазом не моргнул, и так и не посмотрел.

Роберт Ролс

Стрелок

1-я кавалерийская дивизия

Тайнинь

Начало 1969 г. ― начало 1970 г.

Я провел неделю в Анкхе, где прошел короткий курс подготовки, через который в 1-й кавалерийской пропускают тех, кто в первый раз приезжает в страну, а потом развозят по подразделениям. Моё располагалось в провинции Тайнинь. Я ничего особенного не ожидал, когда туда прибыл, но всё там оказалось совсем-совсем по-своему. Это была ЗВ у подножия горы Черной Богоматери.

В первую же ночь меня послали на НП, [75] Передовой наблюдательный пост. и мне в жизни не было так жутко, как тогда. Подумалось: «Как же я тут год продержусь?» Слишком много всего и сразу, в общем. Первая ночь выдалась для меня напряжной. Я просто нутром этот напряг ощущал. Было хуже, чем заключенному в тюрьме. Залегли мы там, лежим. Я и подумал: «Если конговцы придут, нам первым крышка».

А вьетконговцы сидели как раз на той горе. На самой вершине была американская радиоточка, вьетконговцы кишели по всей горе сверху донизу, а мы были у её подножия.

По утряне смотрю — вертолёты садятся, и думаю про себя: «А этим-то какого черта тут надо?» Нам сказали, чтобы мы в них залезали. Я подумал: «Во как, в тыл полетим». А нас завезли прямо в джунгли и выбросили. Я конкретно офигел. Я ж в первый раз, понял, а вертолёт такое вытворяет, и я так боялся, что выпаду, потому что тащил две мины для миномёта. Высадился наконец, и начали мы ходить на операции «найти и уничтожить».

Прямо перед тем, как в первый раз вступили в перестрелку, никто мне не сказал, что там есть наш НП. Я что-то там услыхал и взорвал «клеймор» со своего НП. К счастью, никого не убило. Я схватил свою М16 и открыл огонь. На следующее утро меня вздрючил ротный. Но я-то не знал. Тебе-то ничего не говорят. Просто послали туда, и всё.

У нас шли перестрелка за перестрелкой. Я впервые попробовал смерть на зуб. После перестрелок её можно было унюхать. Притаскивали ребят, завернутых в пончо, в те самые зелёные пончо. А уж как в вертолет их загружали ― было о чём задуматься… Их просто зашвыривали в вертолет, а прямо на них ставили пустые ящики от прошлого подвоза. Видно было, как торчали ноги этих ребят. Я видел их тропические ботинки. Меня от них кошмары мучили. Эти ребята до сих пор у меня как перед глазами… В то утро я разговаривал с одним. Его звали Джо Кокэхэм, он был из Нью-Джерси. Там просто все грузы на него составили и улетели. Помню, как кто-то обсуждал это: «Как, интересно, его семье будет узнать?» И я сказал: «За что же мы тут воюем-то?»

В день рожденья Хо Ши Мина, 19 мая 1969 года, я был ранен в засаде. Меня задело под подбородком, над глазом, и в ногу попало. Ну, ладно. Меня отправили в Тайнинь. Дальше этого места от передка я не попадал. Взяли меня и заштопали. Когда швы зажили, нитки вытащили и послали обратно в часть. К тому времени у меня в голове как будто что-то оборвалось. Я начал писать домой всякие письма о том, что делать с моими вещами, вроде как завещание составлял. Потому что было у меня предчувствие, что я уже не вернусь.

Но я постоянно читал двадцать третий псалом. Как там говорится? — «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что я самый крутой чувак в долине этой». И так без конца.

Когда уж немного оставалось до «дирос», или как там это называется, когда возвращаешься в Штаты, иногда я жалел, что не погиб раньше вместе со своими корешами. Я думал: «А дома-то чего хорошего?» В общем, жена от меня ушла.

Женился я за пару месяцев до призыва, мне сказали, что не успели разобраться с бумагами, а то бы я под призыв не попал. Надо было бы раньше. Я года полтора в категории «1-А» ходил. Я тогда попробовал поступить в колледж ― там всякие странности творились с поступлением, попытался вступить в национальную гвардию, но у них все места были заняты. Я работал в компании «Кливленд электрик иллюминейтинг компани». Когда я вернулся, всё изменилось. У меня сейчас такое отношение к жизни… Качусь себе на халяву. Иногда я ухожу в прошлое, и люди иногда не могут меня понять. Я сижу в одиночестве и просто размышляю. Пытаешься с кем-нибудь поговорить об этом ― а они думают, что ты с ума сошел или глюками страдаешь. И они готовы тебя в смирительную рубашку засунуть, или ещё чего в этом духе. Потому и хожу я на собрания ветеранских групп, что устраивают сейчас по средам. Я просто сбрасываю напряг, который накапливается внутри.