Ал Сантоли - ВСЁ, ЧТО БЫЛО У НАС

Именно поэтому я и продолжаю учиться, параллельно с работой ― потому что я считаю, что мы лидеры. Нет людей, которым мы можем указывать: «Слышь, сделай-ка то-то и то-то». Мы сами должны всё делать. Потихоньку, помаленьку, мы должны подавать примеры, мы должны делать то, что считаем верным, потому что мы достаточно успели понять, что есть некая куча мудаков, которые играли в руководителей и всё херили так долго. Мы с тобой через войну прошли. Мы знаем друг про друга, кто есть кто. Мы самих себя знаем. Мы должны верить самим себе. Мы должны доверять нашим собственным решениям и взглядам на жизнь, чтобы не стоять на месте.

Господи Иисусе, понимаешь? — Одарив парой «Пурпурных сердец», всякими прочими штуками, Бог разрешает жить. И начинаешь жить. У меня сейчас есть дом, машина, красивая женщина, с которой, по-моему, у меня развиваются хорошие отношения, любовные отношения. Нам надо видеть хорошее и искренне благодарить Бога за то, что у нас есть. Мы пробились.

Линда ван-Девантер

Медсестра

71-й эвакуационный госпиталь

Плейку

Июнь 1969 г. ― июнь 1970 г.

Именно во Вьетнаме я впервые в жизни самостоятельно приняла роды. По-моему, случилось это днем в субботу. Вполне могло быть так, не знаю почему, но по какой-то причине кажется, что всё было как бывало днём по субботам. Было очень тихо. Пациентов не было. Я была в очень подавленном состоянии, и тут появляется эта дама. Сначала я разозлилась, потому что вообще-то мы там должны были заниматься военными ранениями. Нам полагалось заниматься гражданскими только тогда, когда на них оставалось время. Но в тот самый день я положила её на каталку и повезла в операционную, потому что поняла, что до родов осталось совсем немного, и успела уже позвонить одному из хирургов, чтобы тот пришёл и принял роды. А он не успел добраться вовремя.

Она посмотрела на меня и говорит: «Ребёнок идти, ребёнок идти». Я посмотрела ― а там головка. Я схватила стерильное полотенце и подложила, а этот малыш взял и высунул свою маленькую головку наружу и повернулся набок, высунул свои плечики, и вот уже он ― маленький вопящий комочек того, что называется человеком. И жизнь возродилась снова. Это было как сотворение жизни среди всего тамошнего разрушения. И сотворение жизни возвращало людям рассудок.

Такие моменты, когда рядом с нами оказывался новорожденный, мы очень ценили. У меня есть пара слайдов, на которых я сижу в операционной, опершись ногой о стол, в полевой форме и боевых ботинках, в накинутом сверху халате операционной медсестры, а в руках у меня ― крохотный комочек, и я его кормлю. Такие вещи помогали жить. Они показывали, что жизнь ещё не умерла. Что есть ещё надежда.

Подполковник Гэри Риггс

Советник

7-я группа сил специального назначения

Лаос

1960–1961 гг.

Вьетнам

1966–1970 гг.

После того как свалил Джонсон, и пришел Никсон, мне со своего места стало видно, что основной акцент изменился ― как небо и земля. То есть основной акцент на то, как и что нам делать. На то, чем мы занимались.

Основной акцент стал звучать так: «Давайте закругляться с этим проклятым делом. Давайте прикроем лавочку, и как можно подостойнее, но только давайте отступим и вернёмся домой». И эти настроения стали повсеместными — до последнего «снаффи» в поле. Не только у моих ребят, но и у «буни рэт» в их подразделениях, посылаемых на задания. Тогда это стало вопросом выживания. Так стало после Тета, после февраля 1968 года. Ибо к тому времени мы уже знали, что будем оттуда выбираться.

В той войне было три или четыре стадии. Первая ― до 1964 года. В 65-м мы ввели войсковую часть нашей первой линии обороны. С тех пор как 173-я воздушно-десантная высадилась с «Оки», и до самого Тета мы продолжали всё туда закачивать. У нас был Уэстморленд. Взмахнул своим флагом и сказал: «Дайте-ка им!» А я — на самом низшем уровне, в окопах. Я никогда не служил на уровне выше батальона. Я ползал по полям вместе с солдатиками. Я и представления не имел, какие идеи носились там, в верхних слоях атмосферы, разве что видел, что Уэстморленд, покуда не пришёл генерал Абрамс, не давал забывать о своём присутствии. Очень был напорист: «Мы в этой грёбанной войне победим».

И тут приходит генерал Абрамс, в середине 68-го. Он пришёл с другими словами, а именно: «Сдерживать. Умиротворять».

Томас Бейли

Военный дознаватель

525-я военно-разведывательная группа

Сайгон

Январь 1970 г. — август 1971 г.

Меня направили работать в Объединённый военный центр по допросам, он же CMIC . Теоретически это был вьетнамско-американский объединённый центр. Другими словами, в нашем подразделении были и вьетнамцы, которые вели допросы. Мы располагались в Сайгоне.

Прежде чем пытаться понять, кто такие вьетнамцы, а возможно, и любой другой народ на земле, американцам надо сначала понять самих себя, более-менее объективно. Для меня мой намский опыт во многом заключался в этом — увидеть, что такое Америка, испытывая то любовь, то ненависть, начать испытывать очень негативные эмоции по отношению к Америке, ощутить чувство стыда за то, что американцы там творили.

Наше пребывание там включало в себя попытку осуществить то, что называется «построение государства». Мы всерьёз пытались разобраться в них, исходя из наших понятий, вовсе не пытаясь для начала уяснить их понятия. У них всегда было классовое общество — там очень строго определяется, что такое вышестоящий класс, что такое нижестоящий. Вопрос в том, какое место отводится иностранцам.

В деревнях на первый взгляд равенства было побольше, но мне кажется, что эгалитаризма и там не было. Там другие представления о правах человека. Они не произрастают из учений Локка или Руссо. Это чисто европейская концепция. И, если пойти ещё дальше, экспортировать её в Соединённые Штаты и посмотреть, что мы с нею сделали, и как мы внедрили её в наше общество — я имею в виду, что в нашем обществе есть определённое представление о том, что есть вещи, к которым следует относиться с эгалитарных позиций, а есть и другие, к которым не следует. В последние двадцать лет, собственно, вокруг этого велась серьёзная борьба — например, когда чёрные пытались изменить представления, бытующие в обществе, или другие меньшинства. Но в очень узко определённых рамках.

Иногда, когда я работал с вьетнамцами, у меня совсем опускались руки — мне кажется, это происходило потому, что их цивилизация настолько старше нашей, хотя мы обычно и называли их нецивилизованными. Мне нелегко объяснить словами, в чём именно они были более цивилизованы, чем мы, но это так. Я нутром это чувствую. Их система норм, по которым жило их общество, была намного более требовательной. Их нормы поведения в обществе представляли собой самые настоящие правила — не то чтобы они их никогда не нарушали — но существовала определённая система норм, которые были довольно строгими, и которые вьетнамцы воспринимали крайне серьёзно.