Азарий Плисецкий - Жизнь в балете. Семейные хроники Плисецких и Мессереров

— Кому все это нужно, если ты совсем одна…

В августе 1962 года труппа Большого театра отправилась на гастроли по США и Канаде. В турне, рассчитанном на три с половиной месяца, участвовало сто двадцать артистов. Мы везли «Лебединое озеро» и «Жизель», одноактные балеты «Паганини» и «Шопениану», а также «Спартака» в постановке Леонида Якобсона, который отправился на гастроли вместе со всей труппой. В моем архиве сохранилась восьмимиллиметровая пленка, которая запечатлела, как во время инструктажа стюардессы перед взлетом по-детски непосредственный Якобсон выдернул клапан из спасательного жилета, и тот в считаные секунды с шипением прямо на нем наполнился воздухом. Высвободить прославленного балетмейстера из раздувшегося жилета удалось с большим трудом.

Сам Якобсон в то время тоже не расставался с маленькой восьмимиллиметровой камерой, считавшейся настоящим чудом техники. Он снимал все подряд, а Василий Иванович Пахомов, которого за несколько дней до начала гастролей назначили директором Большого театра, покрикивал на него:

— Якобсон, прекратите снимать! Что вы о себе думаете!

Ничтожный чиновник, ничего из себя не представлявший, позволял себе повышать голос на гениального Якобсона. Это было страшно унизительно. Леонид Вениаминович вынужден был спрятать камеру. Когда же самолет приземлился, Пахомов командным тоном начал распределять очередность выхода участников гастролей на трап.

— Первой выходит Раиса, − говорил он, имея в виду Стручкову. — Потом выхожу я.

У трапа уже стояли люди с цветами, они махали руками, что-то скандировали, а из самолета вальяжно, исполненный чувства собственной значимости, выходил Василий Иванович Пахомов, которому было суждено занимать должность директора Большого театра всего-навсего два года.

Забавный эпизод приключился с Юрием Федоровичем Файером. Посматривая из иллюминатора на обступившую самолет толпу, мы заметили стоявшего у трапа человека, являвшего собой точную копию нашего главного дирижера. Это был родной брат Юрия Федоровича, который, заполняя анкету перед каждой поездкой на гастроли, в графе о наличии родственников за границей неизменно писал: «Был брат, но умер». И вот когда этот самый брат распростер объятия, готовясь заключить в них Файера после сорокалетней разлуки, Юрий Федорович воскликнул:

— Мирон! Ты же умер!

Но поскольку это было время хрущевской «оттепели», и железный занавес чуточку приподнялся, наличие родственников за рубежом уже не являлось черным пятном в биографии. В целях улучшения отношений с Америкой артистам Большого было разрешено вновь обрести своих близких. Поэтому Мирона Файера поселили вместе с нами в гостинице, и он трогательно ухаживал за своим полуслепым братом.

Позже обнаружилось, что в составе труппы есть еще несколько человек, чьи родственники жили в Америке. Например, Володя Василёв впервые встретился там со своей родной теткой. Правда, поначалу вышла забавная путаница. Когда она спросила, где можно найти племянника, то позвали не Володю Василёва, а Володю Васильева, у которого никакой тетки в Америке в помине не было. Он страшно перепугался — еще бы, кто знал, чем могут аукнуться родственники за границей.

— Никакой тети у меня нет! — поспешил всех заверить Васильев.

Тогда догадались, что счастливым обладателем американской тети является Василёв. Она в слезах кинулась к долговязому Володьке и утопила его в своих объятьях, взволнованно повторяя:

— Это же копия моего брата!

Нашлись и у нас кузены — Стенли и Эммануил Плезенты, сыновья Лестера (Израиля) Плисецкого, старшего брата моего отца, о которых я уже писал. Я их сразу узнал: и Стенли, и Эммануил были очень похожи на всех Плисецких. Своего дядю я живым не застал, он умер 7 апреля 1955 года, за семь лет до моего приезда в США. С братьями общаться не возбранялось. Даже сопровождающий нас генерал Калинкин, ответственный за безопасность, благосклонно относился к нашим контактам с американскими родственниками. К сожалению, разговаривали мы только через переводчика, а точнее, через балерину Светлану Щербинину, которая хоть как-то объяснялась на английском языке. Стенли пытался говорить со мной по-французски: герой Второй мировой войны, он был ранен во Франции, провел там много месяцев и выучил язык, но, увы, я французский понимал плохо. Тогда-то я и решил во что бы то ни стало овладеть иностранными языками, чтобы мое общение с кузенами стало более легким. В то время Стенли работал в Вашингтоне юридическим советником президента Кеннеди и специально приехал на встречу с нами в Нью-Йорк. А когда наша труппа в рамках гастрольного турне переместилась в Вашингтон, он пригласил нас домой.

Но вернусь к гастролям Большого театра по США. Жара в Нью-Йорке в день нашего приезда стояла немыслимая. Поэтому, узнав, что от аэропорта до гостиницы нам предстоит ехать в автобусе с запотевшими стеклами, мы были уверены, что по дороге попросту задохнемся от духоты. Но каково же было наше удивление, когда, войдя в салон, мы ощутили приятную прохладу. Американские автобусы уже в то время были оснащены кондиционерами, которых мы в Советском Союзе в глаза не видели. Это было так же удивительно, как специальные тележки в аэропорту, благодаря которым можно было не таскать чемоданы в руках. Все было внове, все было интересно, каждый шаг — как маленькое открытие Америки, которая поражала своим величием, динамичностью и оглушала звуками. Грохот подземки, пар, вырывавшийся из люков, ослепительная иллюминация на Таймс-сквер. Всякий раз, когда мимо нашей гостиницы, вереща сиренами, проносились полицейские или пожарные автомобили, мы как подорванные кидались к окнам в полной уверенности, что наступил конец света.

Поселили нас в отеле «Governor Clinton» , на 7-й авеню, недалеко от Пенн-стейшн. Каждый номер был оборудован кондиционером, к помощи которого я не сразу решился прибегнуть, несмотря на изнурительную жару. Количество разноцветных кнопок буквально ввергало меня в ступор. Боялся нажать не на ту! Когда же, изнывая от духоты, я все-таки ткнул наугад в одну из многочисленных кнопок, конечно же, из кондиционера вместо спасительной прохлады повалил теплый воздух. Вообще, во время той исторической поездки с нами случилась масса казусов и анекдотичных ситуаций.

«Дикие» советские артисты тащили с собой на гастроли неподъемные чемоданы, набитые консервами, сыром и колбасой. Разогревали на гостиничных утюгах привезенную из Москвы провизию, чтобы сэкономить на походах в ресторан крошечные суточные, обесточивали весь отель, одновременно подключая к розеткам десятки кипятильников, чтобы разогреть в эмалированных кружках воду или сварить суп-концентрат. Экономили на всем, чтобы купить подарки для родных.