Валерий Воскобойников - Утренние колокола. Роман-хроника

Но он ощущал за собой правоту, когда разделывал в этой книге окаменевшую древность Шеллинга. Да, конечно, Шеллинг был светилом философии, но время двигалось быстрее, многие не успевали за ним. Лет пятнадцать назад мысли Шеллинга могли показаться передовыми. Теперь, после революций во Франции, после книг младогегельянцев, после Фейербаха, который освободил человека от бога, Шеллинг оказался отставшим от времени, от идей века – так думал Фридрих.

«День великого решения, день битвы народов приближается, и победа будет за нами!» – так кончалась его книга.

Филистерские журналы взвыли. Эдгар день за днем клал перед Фридрихом новый печатный текст, подчеркнутый красным карандашом.

– Снова о вас, сударь, – и почтительно кланялся. – Вы становитесь самой популярной фигурой. – И, сделавшись серьезным, добавлял: – На твою книгу ссылается в лекциях Маргейнеке, и профессор Паулус на лекции тоже очень хвалил твой труд.

В другой раз он вновь положил текст и предупредил:

– Посмотри и считай сразу до десяти. Хотя, если позволишь, мы его заочно приговорим к гильотине.

Какой-то газетчик, потеревшийся в кондитерской Штехели, выдавал тайну псевдонима Фридриха:

«Не является ли вашим вождем тот барменский приказчик, который печатает свои… нападки то анонимно, то под псевдонимом в брошюрах и журналах?» – прочитал о себе Фридрих.

– Если этот листок попадется твоему отцу?

– Ему уже и так сообщили все, что возможно.

Придворный проповедник прусского короля Снетлаге был родственником по материнской линии. Отец несколько раз в письмах приказывал навестить господина придворного проповедника.

Фридрих так давно не видел постных лиц вуппертальских пиетистов, что отвык от них. В доме у Снетлаге он почувствовал себя еще унылее, чем в Бармене.

– Твой отец просил меня проследить за тобой, но как я мог это сделать, если ты лишь сейчас соблаговолил нанести мне визит, – проворчал хозяин дома. – Надеюсь, ты отдаешь все силы службе нашему королю? Каков дух наших гвардейцев?

– Дух? – смеясь, переспросил Фридрих. – После того как люди два часа маршируют на плацу, а потом два часа ползают по земле – все они пахнут одинаково. К счастью, наше христианнейшее величество завтра уезжает и тем освобождает нас от дурацкого парада.

Хозяин дома испуганно оглянулся, а потом посмотрел на Фридриха так, будто тот сказал что-то очень неприличное.

– Видимо, общение с невоспитанными солдатами и вольные казарменные разговоры повлияли на тебя. Но в моем доме я прошу уберечь меня от подобных выражений.

Знал бы Снетлаге, какими выражениями они награждают короля в разговорах с Бауэрами!

– Твой отец писал мне, что ты посещаешь лекции в университете. Это похвально. И кого же ты слушаешь?

– Как раз вчера занимался в семинаре доктора Бенари по истории религии.

– Бенари? – хозяин недовольно помолчал. – Я бы советовал быть подальше от этих господ. Сам король недоволен духом Берлинского университета. Представь: студенты-богословы хотели основать союз исторического Христа для борьбы с этими доцентишками, как их там: Штраус, Руге, Бауэр. Теперь еще появился такой Фейербах. А университет им не позволил. Пришлось вмешаться самому министру исповеданий. Да и я тоже подсказал его величеству, как надо действовать. Его величество всегда прислушивается к моим словам.

– Эти люди, которых вы так презрительно назвали, не доцентишки, а вожди германской молодости! – не сдержался Фридрих.

– Так-так, – проговорил Снетлаге с неудовольствием, – я вижу, муть поселилась и в твоей голове. Ты, конечно, понимаешь, что я обязан о твоих вредных заблуждениях рассказать отцу?

Видимо, придворный проповедник написал в тот же вечер. Дней через десять Фридрих получил письмо от мамы. Мама просила Фридриха быть по крайней мере осторожнее в выборе друзей, а особенно – в высказывании мыслей. Потому что отец, получив известие от Снетлаге, сейчас не хочет даже писать сыну.

О книге Фридриха сам Руге напечатал большую статью в своих «Ежегодниках».

«Начало и конец книги обнаруживают склонность к образному языку и яркий огонь воодушевления… – сообщал он читателям. – В изложении и критике шеллинговой философии господствует спокойствие и очень ясная позиция».

А Фридрих писал уже новую книгу: «Шеллинг – философ во Христе…». Как Штирнер и Бруно Бауэр, он писал ее от имени невежественного пиетиста. Он восхвалял Шеллинга за то, что тот утверждает весь набор религиозного бреда: и беспорочное зачатие, и сатану, и воскресение Христа, и вознесение его на небо.

Книга вышла в мае. В погребке Гиппеля недели на три стали увеселять друг друга, перебрасываясь фразами из нее.

– Шеллинг, подобно Савлу, превратился в Павла, – цитировал, похохатывая, Эдгар.

– И воспринял чудеса божественной благодати, дабы прославить имя господне, – добавлял Штирнер.

Имени автора на обложке не было.

Еще до выхода книги братья Бауэры предупредили о ней в «Рейнской газете».

На книгу набросились пиетисты из разных городов. Но Бауэры не сдавали позиции. Еще дважды, в одном только мае, они вновь писали о ней в «Рейнской газете», от обороны переходя в наступление.

– А не сочинить ли нам об увольнении в отставку твоего брата комическую поэму, – спросил как-то раз Фридрих Эдгара. – В нее мы бы уложили всю сегодняшнюю борьбу идей.

– Стихи я пишу неуклюже, – смутился Эдгар.

– Рифмы-то я могу поставлять один за двоих.

Эту поэму они сочиняли в погребке, шутя и наслаждаясь свободной фантазией. Они поместили в нее всех своих врагов и друзей. И себя, конечно, тоже не забыли.

Главным героем был Бруно. Под его руководством безбожники боролись со святошами. Грешники совершили революцию в аду. Дьявол убежал из своего государства на небо и молил прощения у всевышнего. Милостивый господь отпустил ему грехи и поставил дьявола во главе праведников. Безбожники, воюя против них, забрались на небо и подошли к чертогам самого господа.

Но тут неожиданно к Бауэру слетел с неба листок пергамента, с подписью: «Получил отставку».

В ужасе от новости грешники отступили, и победа осталась за ангелами и праведниками.

– Ну, что новенького вы сочинили сегодня? – подходил, заранее посмеиваясь, к ним Мейен, а то любопытствовал и тихоня Штирнер. И они читали свежее, только что записанное на обрывке счета, а иногда даже на ладони: