Владислав Микоша - Я останавливаю время

Время ползло как черепаха. Наконец закончился процесс над Бухариным и другими. Всем Верховный суд вынес высшую меру наказания — расстрел. На другой день, когда радио и газеты объявили об этом, ко мне подошел фоторепортер ТАСС Борис Кудояров и сказал:

— Ты знаешь, кто давал тебе задание на твой знаменитый снимок в «Известиях»?

— Знаю! Главный редактор газеты! — ответил я с гордостью.

— А ты что? Не читал свою газету? Он же враг народа! Твой главный редактор! Так что берегись — задание тебе давал враг народа, и тебя могут посадить!

Борис явно получил удовольствие от такого сообщения.

Только теперь я понял, что главным редактором «Известий», таким простым, симпатичным и добрым, был Николай Иванович Бухарин.

За своими делами, за постоянной «гонкой за материалом», за съемками событий и самими событиями я «не сосредоточился» даже на том, кто же был главным редактором газеты, где я теперь работаю. Это просто было не важным для меня…

Я по-прежнему снимал хронику событий и Сталина на парадах — только теперь на фото, для своей газеты. Парады первомайские, октябрьские, физкультурные, авиационные. И всюду Он — Единственный. Только Он. И никто другой. Великий Сталин. Вождь народов. Гений человечества. Только Он приковывал фанатическое внимание толпы и каждого в отдельности. Я снимал этих загипнотизированных Им людей. Они, я глубоко был уверен, как и я, пошли бы за ним в огонь и воду и, не задумываясь, отдали бы свои жизни. Снимая, я видел их глаза, выражающие преданность и обожание, влажные от набежавшей слезы. А Он стоял над ними, проходящими внизу, как царь, римский император, монарх, нет — бог всемогущий — с поднятой в приветствии рукой и скупой улыбкой из-под усов.

И так продолжалось год за годом — и до этого черного года, и после него. Он твердо, непоколебимо стоял на трибуне, только из его окружения на трибунах исчезали понемногу соратники. Их места занимали другие, вскоре и их заменяли новые. Он по-прежнему скупо улыбался, только уже из-под седых усов. И, как всегда, бессменно стояли по обе его стороны до конца послушные и преданные ему Молотов и Ворошилов.

Трибуна не пустовала — приходили новые, но плохо запоминались. Все они были в одинаковых шляпах, в одинаковых костюмах, и все они были одинаково серые, мрачные, без улыбки, симпатии не вызывали.

А врагов народа становилось все больше и больше. Те, кому выпало великое счастье не быть расстрелянным, строили Беломорканал, БАМ, каналы Москва — Волга, Волга — Дон и другие многочисленные «стройки коммунизма» за колючей проволокой. Другим «повезло» — копали руду на Лене, намывали золото в Якутии, валили лес в Сибири, в Карелии, обживали лагеря в Певеке, Магадане, на Колыме и еще во многих и многих краях нашей необъятной родины.

— Куда пропал наш друг? Исчез, никаких вестей!

— Говорят, «надолго вон»!

— Как это — «надолго вон»?

— Очень просто — «на Волго-Дон»!

Но такие шутки стоили многим более дальней поездки, вплоть до Колымы.

Встречаясь с друзьями со студии, узнал из осторожных разговоров что «Кольку посадили, а режиссеру с нашей студии Блиоху дали 58-ю. Только не надо об этом никому говорить». Говори — не говори, а на студии его проработали как врага народа и обвинили коллектив в том, что его окружение и друзья потеряли бдительность. А Колька — Лев — волейболист из Парка культуры, совсем сопляк и вдруг — враг народа. Я могу понять: Блиох, старый революционер, может, оказался в свое время меньшевиком, и теперь это стало известно, а Колька — юнец и вдруг враг народа?

Мы недоумевали: кто-то перестарался. Там, наверху, о таких ляпах наверняка не знают.

Встречи с друзьями стали редкими, а при встречах любые разговоры кончались шепотом:

— В соседнем подъезде… Ночью подъехал «черный ворон» и забрал симпатичнейшего человека — авиаконструктора с женой и двумя детьми.

— А что, дети тоже враги народа? — спросила мама, не скрывая своего возмущения.

— Давайте не будем! Не надо! Лучше поговорим о футболе! — сказал наш гость — человек из соседнего подъезда.

— Поговорим о «Спартаке»!

Поговорив о «Спартаке» и Старостине, невольно зашептали снова:

— А ведь распознали! Ну ладно, можно поверить, выдавал секреты военных самолетов, а жена, дети? Какие же они враги?

— Черт их разберет! Не надо больше, прошу вас! Не надо об этом! — взмолился сосед.

«Прореживали» и в «Известиях», и на студии, о чем рассказывали мне мои друзья. На «Брянке» забрали прямо с работы звукооператора Аркашу Карасева. Потом на общем собрании студийное партруководство корило всех — как это не распознали врага, который был у всех на глазах? Все пообещали наперед быть более бдительными, зоркими и проницательными. Прошло с тех пор не так уж много времени, забрали нашу молодую, только что окончившую ГИК подругу — кинооператора Отиллию Райзман. Снова обещания быть особо бдительными. «Ведь враг не дремлет»», — сказал парторг Саша Щекутьев.

— Проморгали! — сказал он, встретив меня в Доме кино.

Саша Щекутьев был на студии организатором съемок — директором группы. Он был отличным организатором, и поэтому ему поручали самые ответственные правительственные съемки. На одной из таких съемок, где присутствовал Сталин, после конца заседания, когда зал опустел и осветители убирали приборы, сматывали кабель, им усердно помогал Саша, раскрасневшийся, мокрый от пота. Вдруг совершенно неожиданно в зале появился Сталин. Он поманил к себе Сашу:

— Я часто наблюдаю за вами. Вы сегодня не как всегда — грустны и не веселы! Может, у вас есть проблемы?

Саша никак не ожидал такой высокой чести — чтобы Сталин вдруг заинтересовался его плохим настроением.

— Да, Иосиф Виссарионович, очень хочу стать кинооператором! — сказал Саша, очень смущаясь.

С тех пор не стало больше Саши — директора группы, стал Саша самым уважаемым везде, где бы ни захотел снимать, оператором. «Вот какой наш дорогой и любимый Сталин — он прежде всего человек большой души. Ну кто ему Саша? Никто! А он позаботился о нем, и у Саши сбылась его заветная мечта».

Студия потеряла одного из самых деловых, энергичных и пробойных организаторов кинопроизводства, а хорошим кинооператором Саша так и не стал.

И редактура газеты, и руководство студии все больше и больше требовали от фотокоров, режиссеров, операторов съемок, приукрашивающих нашу действительность. Снимая в колхозе или на производстве, мы были обязаны показывать ударников — бритых, хорошо одетых, при галстуках, которых они никогда не носили, при орденах, несмотря на то, что работать при «иконостасе» было трудно и неудобно. Снимая магазины, заполняли пустующие полки продуктами, которых в магазине не бывало. Требовали и приучали снимать организованную «липу»…