Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

Ситуация была запутанной до крайности. Густаву, преисполненному жажды деятельности, приходилось мириться со сложившимся положением. В понедельник 12 декабря планы начали осуществляться: Адольф Фредрик огласил в совете свою декларацию с требованием созыва сословий и угрозой сложить с себя правление, если совет не подчинится. Декларация была написана Шеффером, и король, кажется, позволил себе при чтении некоторый драматизм, после чего в полном соответствии с наставлениями немедленно отбыл. Густав остался и понаблюдал за проявлениями замешательства. После трехдневной передышки, которой добился совет, прежде чем определит окончательно свою позицию, прошел и такой слух, что колпаки должны провозгласить кронпринца королем. Это побудило Густава в письме к Бьельке пообещать, что перехватит герольда, который получит приказ выкрикивать о смене монарха на площади Ридцархюсторгет, вырвет у него это объявление и будет призывать к верности Адольфу Фредрику. Между тем его горячность получила более логичный выход, когда 15 декабря совет подтвердил свой отказ созвать сословия. Тогда Адольф Фредрик немедленно реализовал свою угрозу об отречении, опрокинул свой трон и был вытолкан Густавом из зала, прежде чем кто-либо из советников успел его уговорить. Наступил великий час Густава: он должен поспешить в коллегии и убедить их не повиноваться совету с королевским штемпелем. Речь не шла о беге сломя голову по стокгольмским улицам — его передвижение должно было быть обставлено определенной церемонией. Он ехал в государственной карете с государственными лакеями. В протоколе Каммар (Камер)-коллегии записано, что о визите Густава объявил камергер, после чего ее президент и члены выбежали, встретили Густава у ворот и сопроводили наверх в коллегию. Хотя Густаву едва-едва удалось, опередив государственного советника Фрисендорфа, прибыть раньше него в Кансли (Канц)-коллегию, все же визит Густава возымел предполагаемое действие, поскольку коллегии признали приостановку деятельности правительственной власти.

Согласно донесениям Модена, план военного переворота все время оставался актуальным. В этом сомневались, но на недостаточном основании. В ситуации хаоса, который царил после того как каждая из двух противостоящих властей — король и совет — предъявила свои притязания на правление, поведение военных неизбежно должно было стать решающим фактором. Совет попытался подкупить стокгольмский гарнизон увеличением жалованья и порционов, но в конце концов эта попытка натолкнулась на отказ Статс-конторы произвести выплату. Это вместе с заявлением Ферсена и Карла Эренсвэрда, полковников, соответственно, гвардии и артиллерии, о том, что они не могут нести ответственность за спокойствие в столице, вынудило совет 19 декабря пойти на уступки. Канцлер Юстиц-коллегии Стоккенстрём обозначил отступление приемлемой формулой, сославшись на чрезвычайное положение в стране как на повод для созыва риксдага.

Первое выступление Густава как главной политической фигуры оказалось удачным. Но победа не обрела формы, на которую он до конца надеялся: она была одержана благодаря привлечению королевского дома, но не на его условиях. Ферсен, этот наружно столь вялый и из-за своей влюбленности неспособный к действиям партийный лидер, все время играл решающую роль за кулисами: против Модена, среди политиков партии шляп и наконец как военный фактор власти в Стокгольме. Он в первый раз перечеркнул планы Густава защищать королевскую власть — но далеко не в последний.

Но во французском кабинете были довольны: союзная Швеция изменила режим и вышла из русско-английской зависимости. Весной Кройтц был преисполнен воодушевлением — Шуазель был поражен отвагой и гениальностью, с которыми была осуществлена «революция». Густав обрел бессмертную славу, и Людовик XV считая его героем. Ореол благородства возник вокруг юной головы Густава: он открыто вошел во внутриполитическую игру в Швеции и затем подвергался немалому риску, не имея в стране сколько-нибудь прочной поддержки, и в Париже ему приписали роль героя, играть которую он не имел возможности. И когда весной 1769 года сословия собрались на заседания в Норчёпинге, развитие событий находилось вне его контроля.

Он все еще был не только принцем без конституционных прав, но также и сыном своих родителей. Он ликовал, видя Адольфа Фредрика «великим человеком», когда тот подобно статуе исполнял свою королевскую роль в дни декабрьского кризиса. 3 февраля 1769 года Густав писал Карлу Фредрику Шефферу, что королева желает его присутствия в Стокгольме, «и без политических поводов, как Вы знаете, она для меня неизменно очень дорога». Крепкая связь с бывшим главным членом семьи по-прежнему сохранялась.

Сословия собрались в Норчёпинге, и шляпы сначала имели перевес. Но обычно неясное, запутанное, злобное и боязливое поведение прежних риксдагов «эры свобод» повторилось и здесь. Все было настолько далеко от героической драматургии кронпринца Густава, насколько это можно себе представить, а сам он не имел никакой возможности повлиять на развитие событий. Важные и мелкие вопросы вперемешку обсуждались четырьмя сословиями на фоне безграничных интриг и гама. Королевская семья все больше и больше отходила на задний план, и взамен этого Ферсен, вновь избранный лантмаршалом дворянства, руководил развитием событий, добиваясь восстановления правительственной власти шляп и умаления роли колпаков. В мае 1769 года партийная борьба разрешилась отстранением государственных советников-колпаков и заменой их на представителей партии шляп. Некоторые из последних были людьми двора, например Ульрик Шеффер, Стоккенстрём, Синклер и Бьельке, другие — людьми партии. Они были выбраны для сотрудничества с королевской семьей, а не затем, чтобы ей подчиняться. Карл Фредрик Шеффер, стратег политики двора, категорически отказался войти в число советников.

У шляп становилось все меньше возможностей для маневра, поскольку полковник Карл Фредрик Пеклин открыто примкнул к колпакам и выступил в качестве лидера оппозиции. Его репутация в глазах поддерживающих колпаков держав — России, Великобритании и Дании — была такова, что колпаки получили явный перевес над руководством шляп в состязании по подкупу. Позиция недворянских сословий становилась все ненадежнее. Когда дело дошло до вопроса об изменении конституции, пришлось считаться с Пеклином как с убежденным и безоговорочным противником любого расширения полномочий короля. Действия Ферсена становились все осторожнее. Он достиг своей истинной цели — шляпы завладели советом. Он вовсе не хотел допустить Адольфа Фредрика и прежде всего Лувису Ульрику к возможности добиться большего влияния. Стихией Ферсена было партийное лидерство.