Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

Вера в возможность усилить королевскую власть посредством политики, проводимой шляпами среди сословий риксдага, явно надломилась. Это определило большую самостоятельность Густава по отношению как к лидерам шляп, так и к родителям. Но что он мог сделать?

Связка Ферсена и французского министра графа де Модена стесняла Густава. Французская внешняя политика побуждала стокгольмскую королевскую семью и ее сторонников к действию, но и Моден полагался на Ферсена, верного сторонника Франции, и когда Ферсен был удовлетворен той или иной ситуацией, ничего не происходило до тех пор, пока из Парижа не доходила новая инициатива. 9 февраля 1770 года Кройтц писал президенту канцелярии Экебладу, что Шуазель очень просит шведского кронпринца приехать во Францию для встречи с Людовиком XV. Это могло принести Швеции большую пользу, ведь король Людовик ценил кронпринца и восхищался им. Нельзя было терять времени. Лучше всего было бы Густаву поехать инкогнито в обществе Шеффера, так, чтобы путешествие было замаскировано и известно только королю. 12 февраля Кройтц сам писал кронпринцу, умоляя его приехать. В особой приписке к Экебладу Кройтц, в частности, сообщал, что приезд Густава укрепил бы положение Шуазеля и что промедление повредило бы интересам Швеции. Кройтц определенно полагал, что интересы Шуазеля и Швеции сходились.

Этот план явно весьма заинтересовал Густава. 4 марта он писал Шефферу о предложении Кройтца. Ехать надо уже осенью и встретиться с королем Людовиком в Фонтенбло, где его меньше будут беспокоить. Густав будет иметь положение «premier courtisan» [15] Первого придворного. французского короля, по выражению депеши, и ему очень хотелось узнать мнение Шеффера об этом деле, в частности, потому, что он подозревал, что Шуазель затеял все это для упрочения собственной репутации.

В шведской королевской семье сразу же начались осложнения. Уже спустя день Густав снова писал Шефферу: Лувиса Ульрика непременно хочет отправить во Францию своего любимого сына Фредрика Адольфа и «так нежно» упрашивала Густава взять брата с собой, что он не сумел отказать. Но его тревожило скверное воспитание Фредрика Адольфа, невежливость и двуличность. Путешествие во Францию должно было быть предпринято «ради величайших планов» укрепления союза между королевствами и спасения Швеции от иноземного господства. С другой стороны, нельзя было не принять во внимание, что брак Густава мог остаться бездетным, что здоровье герцога Карла было хрупким и что, таким образом, Фредрик Адольф мог унаследовать престол. Поэтому вопрос о воспитании последнего приобретал важное значение, а также то, что Фредрик Адольф не должен был оставаться под влиянием Риббинга, который был колпаком. Можно видеть, как Густав изложил свои аргументы, чтобы побудить будущего руководителя поездки Шеффера пойти навстречу матери вопреки убеждениям их обоих.

В 1770 году имелась особенная причина для сохранения у Лувисы Ульрики доброго расположения духа. Ее брат, принц Генрих Прусский, знаменитый генерал Семилетней войны, должен был посетить Стокгольм, и было важно завоевать его благосклонность, поскольку Пруссия была связана с русским союзным блоком, но так слабо, что имелась возможность ее нейтрализовать. Высокомерная Лувиса Ульрика питала почти овечий восторг перед берлинской королевской семьей и являлась естественным связующим звеном с нею. В июле 1770 года Лувиса Ульрика очень сердилась на Густава за то, что он как наследник престола должен занять более высокое положение, чем принц Генрих, и не желал уступать этой своей привилегии. Густав, со своей стороны, испытывал весьма двойственные чувства к семье. 26 мая он писал Шефферу относительно донесения о том, что только что выданная замуж и ставшая французской принцессой Мария Антуанетта приобрела симпатии французского народа: «Я по печальному опыту знаю, что новая принцесса часто скорее может понравиться общественности, чем человек, чье счастье зависит от того, по своему ли выбору он ее получил, и что в таком случае для него было бы лучше, чтобы общество имело те же вкусы, как и он сам». 10 июля в письме к Шефферу он писал, что в 1768 году подвергался опасностям исключительно ради чести и независимости государства, подчеркнув фразу: «L’honneur de l’État est il sauvé je suis content» [16] Я доволен, что спасена честь государства. . Он глубоко понимает, что их величества весьма мало заботятся о чести короны. «Бранденбургская кровь, унаследованная мною от королевы, бойка, а что до крови Васа, то ее, надо думать, узнают». Таково было самоощущение, делавшее положение Густава уникальным. С другой стороны, он опасался проявлений материнского недовольства, когда ни она, ни Адольф Фредрик не отвечали на письма. 19 июля Густав настоятельно просил Шеффера поехать с ним в Свартшё, чтобы засвидетельствовать свое почтение королеве в день ее рождения 24-го и пробыть с Густавом все то недолгое время, которое Густав там проведет. При настоящем положении дел было бы весьма полезно проявить к матери внимание, подчеркнул он. Было бы кстати, если бы в Свартшё Шеффер поговорил о нескольких особах, которых следовало бы взять с собой в Париж. А если Шеффер сам не поедет туда с Густавом, все путешествие окажется напрасным, поскольку Густав будет чувствовать себя при французском дворе плохо сидящим в седле. Несмотря на все свое чувство собственного достоинства, он еще не был вполне оперившимся.

Принц Генрих прибыл в Стокгольм в августе, был принят с почестями, окружен восхищением, и через несколько недель чествования уехал, но все это не изменило сколько-нибудь существенно политической ситуации. Граф Моден уже в начале июля распрощался, возвращаясь обратно к версальскому двору. Существовавшие между ним и шведским двором отношения в корне изменились за время его пребывания здесь, вместе со всеми ожиданиями, которые с графом связывались. Как видно из письма к матери, Моден пытался набросать план действий будущего риксдага, который Густав искусно отклонил, ссылаясь на постоянно изменяющуюся внешнеполитическую ситуацию и отсутствие ведущих политиков партии шляп. Моден настаивал на том, что ему следует остаться, чтобы следить за королевой во время визита принца Генриха. «Благодарение Богу, мы от него отделались», — лаконично прокомментировала Лувиса Ульрика отъезд Модена.

Дальнейшие и жизненно важные для королевской власти отношения с Францией теперь целиком зависели от визита Густава к Людовику XV. Для него лично Париж издавна был заветной мечтой. Вместе с тем путешествие было игрой рискованной, игрой, в которой нужно было оправдать ожидания могущественного союзника по отношению к Густаву и миф о гениальном и просвещенном наследнике престола, распространенный Кройтцем по салонам.