Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

Французское путешествие Густава становилось успешным. Его величество король Франции выказал по отношению к нему «необыкновенное дружелюбие», как выражался на сей счет Кройтц в депешах к Экебладу, и ежедневно подтверждал это свое отношение. Густав явил собой образец доброго королевского воспитания и одновременно импонировал своим интеллектом, между тем как Фредрику Адольфу в тени своего брата оставались лишь красивая внешность и светские манеры — и ничего более. Возможно, Людовик в данной ситуации находил Густава подходящим примером того, что короли могут проводить свою собственную политику. Внимание Людовика к шведскому кронпринцу было замечено, и парижское общество последовало примеру короля. В этой благоприятной обстановке Кройтцу удалось заключить с французским кабинетом соглашение о выплате замороженных шведских субсидий, но за вычетом 100 тысяч риксдалеров из-за давнишнего странного требования короля Станислава по поводу государственного чепрака [19] Возможно, имеется в виду драгоценный чепрак под седлом короля на церемонии его коронации. и вопреки восстановлению союза Швеции с Францией.

Густав в полной мере наслаждался предлагаемыми ему занятиями и развлечениями. Он встретился с несколькими знаменитыми писателями и философами-просветителями и скоро ощутил пресыщение. Мармонтель, от которого Густав ждал многого, оказался скучным болтуном с республиканскими взглядами, и его, как и Гримма, Томаса, аббата Морле и Гельвеция, лучше было читать, нежели видеть, — все они хвастались и были преисполнены тщеславия, однако же являлись объектами всеобщего почитания. Когда Густав 15 февраля описывал это в письме к матери, он еще не встречался с Д’Аламбером и Руссо — позднее он разыщет Руссо в его жилище и будет встречен немногословной невежливостью, однако вынесет это с похвальным терпением. Он описывал Лувисе Ульрике театры и актеров, нашел некоторых из них и прежде всего драматическую актрису мадемуазель Дюмениль достойными восхищения, но вообще-то полагал, что в Стокгольме стыдиться нечего. Над всем и за всем этим была «отеческая доброта» к нему короля Людовика, которая каждый день находила все новые проявления.

Возможно, что слегка надменное отношение Густава к парижской культурной жизни было позой перед матерью, чтобы показать, что он не дал себя увлечь. Это отношение сопровождалось в письме от 15 февраля бурной вспышкой сыновней нежности и тоски по семье. Он жаловался на не пришедшую почту и на ужасное расстояние, отделявшее его от дорогих родителей.

Для этой тоски у него было больше причин, чем он ощущал. 12 февраля король Адольф Фредрик очень и очень плотно пообедал, завершив трапезу начиненными миндальной массой масленичными булочками с кипяченым молоком, после чего с королем случился удар, и он умер. Он так и не получил письмо сына о том, как тот был принят в Версале. 15-го, когда Густав писал матери, он, сам того не зная, был уже королем Швеции.

Судьба Густава была такова, что самые большие неожиданности настигали его в опере. Вечером 1 марта во время представления он получил известие о кончине отца. Истинная скорбь читается в двух письмах, написанных на следующий день, — одно к матери, другое к герцогу Карлу. Свою заботу о скорбящей матери Густав проявил в риторических выражениях, но ее питало истинное чувство, которое проступает и в писанном более простым стилем письме к Карлу. Скорбное смятение, испытываемое Густавом, вновь проявилось в дрожащем почерке. Одновременно прорывается осознание своего нового положения — в том, что подпись «Густав» под письмом к Карлу поставлена карандашом дважды и огромными буквами.

Естественно, ситуация, когда неожиданная смена правителя произошла во время пребывания молодого короля в чужих краях, была сопряжена с большими трудностями. Однако с политической точки зрения обстоятельства были настолько благоприятны, насколько этого можно было пожелать. Государственный совет был не только лояльно настроен к Густаву, но и, исходя из своих собственных интересов, склонен был насколько возможно облегчить его восшествие на трон. Вопрос о его королевском обязательстве сословиям откладывался на будущее, а сословия созывались для того, чтобы Густава немедленно провозгласить королем. Временное королевское обязательство, содержащее только обязательство уважать законы и форму правления 1720 года, было со специальным посланником отправлено в Париж и подписано Густавом 15 марта. Тем самым формальные препятствия были устранены.

Колпаки, со своей стороны, чрезвычайно не желали восшествия на трон своего в дни декабрьского кризиса 1768 года энергичного противника, но они мало что могли поделать. В Голландии был, кажется, напечатан летучий листок с абсурдным обвинением Густава в том, что он будто бы отравил своего отца, но уже одно то обстоятельство, что Густава не было в Швеции, делало эту агитку бессильной. Многое зависело от лояльности герцога Карла, когда некоторые, неизвестно, кто именно, кажется, предложили ему корону, если он захочет изменить брату. Герцог с честью устоял перед этим соблазном, и 13 марта Густав писал из Парижа, что он доволен, что «ce Messieurs» [20] Эти господа. раскрыли Карлу свои души и обнаружили свои чувства: «злые уже более не опасны, после того как себя разоблачили». Между тем Густав уверит Карла, что не питает никаких враждебных чувств по отношению к ним, поскольку в его положении следует жертвовать всем ради общего блага, и Карл дал этому слишком благородный и трогательный пример, чтобы Густав не последовал ему.

В добавлении к письму Густав просил Карла не показывать ничего такого, что могло бы навести народ на мысль, что он, Густав, таков, как о нем сначала думали при кончине прежнего короля. Это должно было остаться вечной тайной Густава и Карла, и никто не должен был обнаружить, что Густав когда-либо об этом знал. Что бы ни означали эти загадочные строки, ясно, что доверие между братьями еще более укрепилось, и это подтверждается письмом Густава к Нильсу Бьельке, в котором высоко оценивается достойное восхищения поведение Карла и говорится о том, что Густав никогда не забудет, чем обязан брату. В письме к Карлу от 17 марта Густав обращается к нему как к своему возможному наследнику, обещающему стать «добрым и великим королем».

Судя по развитию ситуации, кончина Адольфа Фредрика последовала именно в тот момент, когда у его сына-преемника оказывались политические преимущества, которых он в ином случае лишился бы и которые стали решающими для его будущего правления. Дело было в том, что Людовик XV взял управление страной в собственные руки, и в том, что он высоко ценил своего молодого гостя. Король единственного в северной Европе государства, союзного тогда с Францией, но колебавшегося в сомнениях между блоками держав, находился теперь в Париже, и этот король не только имел успех при дворе и в общественной жизни, но и оказался разумным и способным политиком, к тому же очень хорошо настроенным по отношению к Франции. Постигшее его семейное горе, кажется, пробудило в Людовике сочувствие, еще более сблизившее обоих монархов. «Дружеское расположение ко мне короля Франции явственно обнаружилось с этим печальным событием, — писал Густав 10 марта Карлу. — Нечего добавить ко всему тому, что он проявил по отношению ко мне в это ужасное время. Я отплачу ему за эту большую поддержку». В трехстороннем альянсе с бурбонскими державами, Францией и Испанией, Густав сможет спасти Швецию от русского ига и восстановить в государстве порядок и спокойствие. Как подтверждение этому пришло обещание о выплате задержанных субсидий, и это было личным триумфом Густава.