Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

На самом деле в утверждении Густава, что он имел причину быть более удовлетворенным ситуацией, чем партийные вожди сословий, была какая-то истина. К большой досаде колпаков, а возможно, и к досаде лидеров шляп в Рыцарском доме, его речь к председателям была напечатана. Это было красноречивое и искусное толкование, в котором король представал примирителем и бескорыстным отцом страны, стоящим над разногласиями в ней, и это неизбежно должно было повлиять на общественное мнение в его пользу. Вержанн, который, как и прежний французский посланник, был пленен Ферсеном и его окружением во главе с Карлом Спарре, теперь дистанцировался от шляп и признал короля Густава политическим лидером, на которого в первую очередь должна делать ставку Франция. И это вышло не в силу высокой оценки Густава и его советчиков, а волей-неволей, поскольку с начала 1772 года французский кабинет, испытывавший острую нехватку денег, прекратил выплаты партийному клубу шляп. Посланник продолжал высказываться за осмотрительность и умеренность и за сотрудничество между королем и шляпами, но смотрел в будущее с глубоким пессимизмом. Густав III был о нем невысокого мнения.

Но Верженн больше уже не был ведущим голосом Франции в шведской политике. 10 декабря 1771 года герцог Эгильонский, который теперь был министром иностранных дел Людовика XV, под его надзором написал письмо непосредственно Густаву III, восхваляя его терпение, но и заявляя, что развитие событий сделало невозможными дальнейшие компромиссы и уступки. Единственным средством спасти Швецию от анархии и русского господства теперь оставался «un coup de force» [21] Переворот. .

Это было признанием личного значения Густава для французской политики, но также и результатом тяжелого финансового положения французского двора. Сам Густав был в отчаянии, ведь он взял кредиты под французские субсидии, которые еще не были выплачены. В конце старого и начале нового года он очень нервничал, но на обращения к д’Эгильону и к королю Людовику получил успокаивающие заверения в том, что субсидии будут выплачены в апреле 1772 года. Кройтц, имевший хорошие контакты с д’Эгильоном, в письмах к Густаву описывал и затруднения, испытываемые министром в связи с попытками привлечь внимание совета министров к большим выплатам Швеции, и благосклонность д’Эгильона. Согласно уверениям Кройтца, и д’Эгильон, и король Людовик, и могущественная фаворитка мадам дю Барри хорошо относились к Густаву. В марте 1772 года Густав получил отсрочку выплаты своего займа до октября. Субсидии же должны были быть выплачены в июле.

Но в апреле колпаки провели решение об отставке семи членов риксрода (государственного совета) и замене их шестью колпаками и одной умеренной шляпой. Попытка компромиссного соглашения провалилась — в ней участвовали не только король Густав и Ферсен, но и русский министр И. А. Остерман, справедливо рассудивший, что король и шляпы могут прийти к взаимопониманию, дабы не допустить насилия. Однако оппозиция в податных сословиях не позволила сдержать себя. Колпаки взяли верх в риксроде и тем самым взяли в свои руки контроль над правлением. Реакция Парижа была убийственной: в июле уже не приходилось ждать никаких субсидий, как это следует из письма Кройтца к Густаву от 24 апреля.

Реакция самого Густава была бурной и свидетельствует о его некоторой неустойчивости. 18 апреля он писал Ульрику Шефферу, смещенному президенту канцелярии, что новости невеселые и что у него не было времени успокоиться и поразмышлять о положении своем собственном и отечества. «В эту минуту мне все кажется потерянным, а будущее тем печальнее, что по моему возрасту оно должно быть долгим. Когда стоишь перед перспективой быть окруженным лишь подозрительностью и коварством, почти не имея возможности довериться кому-либо, грустно думать, что нельзя оставить пост, на котором не в состоянии сделать ничего хорошего и на котором рискуешь потерять и то небольшое уважение, которое заслужил». Спустя три дня он написал Ульрику Шефферу еще два письма. В одном Густав выражал сильное беспокойство по поводу того, что брат адресата, Карл Фредрик, не ответил ему: «Он болен, сердит на меня или что еще с ним стряслось; это молчание тревожит меня». Ниже он просит прощения за «забавное письмо, которое я написал Вам сегодня утром» и заверяет, что в нем, Густаве, достаточно твердости и мужества. Он только проявил сдержанность, чтобы спасти свою репутацию перед Европой, «и лишь твердость приведет меня к цели».

Больше у него не было выбора. Его репутация в Европе, то есть во Франции, требовала действий в самые ближайшие месяцы. Останься он пассивным, то потерял бы все возможности влиять на ход событий. За его постоянно повторяющимися патетическими высказываниями о грозивших отечеству опасности и гибели стояли зависимость от России, угрожавшая руководимой колпаками Швеции, и знание планов раздела Польши, где русское влияние давно уже было доминирующим.

Осознавая, что судьба будущего должна быть решена силой оружия, Густав примирился с решением сословий и риксрода и дал королевское обязательство, которое еще более ограничивало свободу его действий и привязывало его к форме правления 1720 года. Торжественная коронация состоялась в конце мая — начале июня. Густав всегда придавал большое значение церемониям, и данное им обязательство означало задержку на пути к радикальному изменению конституции. Задержку, но не непреодолимое препятствие. Планы переворота уже начали обретать реальные очертания, и инициатива лишь отчасти выскользнула из рук короля.

«Именно Вас, вслед за Богом, должен я благодарить за спасение моего королевства», — писал Густав после осуществленного государственного переворота полковнику Якобу Магнусу Спренгтпортену.

Этот человек, сыгравший решающую роль в революции Густава III, был вторым из трех братьев, которые все родились в Тобольске в 1720-х годах в семье пленного Каролинского офицера. Эта семья была одной из переселившихся в Швецию и недавно возведенных в дворянское достоинство семей, которым довелось сыграть видную роль среди политических и военных сотрудников Густава III; еще были Шефферы, Эренсвэрды и Анкарсвэрды. Старший из трех братьев Спренгтпортенов, Юхан Вильхельм, позднее стал послом в Копенгагене, заняв один из важнейших дипломатических постов государства. Младший, Ёран Магнус, отличится как организатор и создатель финской пограничной обороны, чтобы потом перебежать на русскую службу. Средний брат, Якоб Магнус, сделал карьеру раньше других, имел огромные заслуги в качестве политического и военного руководителя и первым разрушил свою карьеру, поссорившись с королем.