Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

22 июня сессия риксдага была закрыта, и на следующий день король Густав попрощался в тронном зале с сословиями. Его прощальная речь сохранилась в собственноручном конспекте, в ней мало исправлений, но вовсе отсутствуют точки над ä и ö и кружки над å, что указывает на его волнение. Выражения несут на себе отпечаток оскорбленного доверия и разочарования. «Если опасения, по своей природе необоснованные, и повода к которым не давал вам тот, кто дал вам свободу (кто ныне собрал вас исключительно ради вашего спасения), если эти опасения, эти блуждающие огоньки возникли и стали угрозой единству, которое я на протяжении четырнадцати лет старался сохранить ценой столь больших усилий и, пренебрегая всеми своими огорчениями, то я смотрел на них как на облака, которые возникают после долгого затишья, но которые могут быть развеяны лишь непоколебимым терпением». Густав воззвал к памяти героя, опознаваемого в шедшей в том году опере «Густав Эрикссон, освободитель отечества», который не был понят, но, наконец, признан потомками, «хотя зависть, личные намерения, тщеславие, легкомыслие и болезненная жажда власти старались в его время потревожить его правление и измучить его скипетром, который он вырвал из руки тирана. Лишь к суду потомства могут взывать конунги…»

Это была опасная мысль, но, кажется, она помогла освободиться от некоторых ложных представлений. Густав навсегда излечился от идеализации умонастроений дворянства и от представлений об их приверженности королевской власти. В следующий раз он соберет сословия с готовым планом уничтожения силы и влияния первого сословия.

До риксдага и в его начальной стадии усердно велись интенсивные приготовления к устройству большого полевого лагеря в Бунарпсхед в Сконе. Был положен под сукно специальный проект, который наряду с военными последствиями мог, однако, иметь и значительные внешнеполитические, — после того как 15 февраля Толль доложил военной экспедиции, что не получается прорыть канал от Ро близ Хельсингборга до Крокенеббена в заливе Шельдервикен. Цель устройства канала состояла в том, чтобы благодаря ему избежать зундской пошлины в Хельсингёре и тем самым лишить датскую корону значительных доходов. Король Густав «с неудовольствием» констатировал, что осуществить этот полезный проект невозможно. 1 марта Толль и Эренсвэрд представили подробный план снаряжения флота, где были приняты во внимание как легкая эскадра, расположенная в Гётеборге, так и готовность флота к десантным операциям. 15 марта Эренсвэрд сообщил о флотских работах, в том числе о том, что к весне флот будет усилен тремя линейными кораблями и тремя фрегатами. Просто поразительно, что вооруженные силы Швеции готовились вот-вот приступить к боевым действиям, между тем как не видно было никакой военной угрозы и не обсуждался никакой новый план нападения.

Из-за сессии риксдага устройство лагеря в Бунарпсхед было отложено до 17 июня, а потом и на более отдаленный срок. Развитие событий на рискдаге приглушило все военные настроения. Внешнеполитические конъюнктуры тоже не подталкивали к военным авантюрам. Вместо этого в военных мероприятиях по обе стороны Зунда начали просвечивать идиллические черточки.

Самый старший из братьев Спренгтпортенов, Юхан Вильхельм, снова пребывал теперь шведским посланником в Копенгагене в ранге посла и был этим очень доволен. Однако, докладывал он, летом Копенгаген убийственно скучен, так как светское общество выехало в сельскую местность, в замки и имения. Этой скуке способствовал юный кронпринц Фредрик, который ежедневно и с фанатическим рвением муштровал за городом гарнизон. Можно понять, что известия о ярких признаках гениальности, проявленных восьмилетним шведским кронпринцем Густавом Адольфом на испытании перед сословиями, не остались незамеченными в Копенгагене; сам Андреас Петер Бернсторфф поздравил Швецию со «столь редким сокровищем». Сравнение способностей кронпринцев обеих стран было, казалось, в пользу Швеции.

В конце июня кронпринц Фредрик завершил муштру на Зеландии полков, замученных таким его усердием, и испытывал соответствующее любопытство по поводу учений шведской армии в Сконе. 29 июня Спренгтпортен переслал просьбу Бернсторффа о том, чтобы Фредрик посетил короля Густава в сконском лагере. Тогда Густав взял инициативу в свои руки, заявив, что с удовольствием встретится в Сконе с датским кронпринцем. Визит состоялся, был приглашен также русский министр в Копенгагене Разумовский. Эти посещения, а также ответный визит, нанесенный Густавом III в Мариенлюст, казались чрезвычайно удачными — если Густав и владел каким-то искусством, так это искусством очаровывать царственных персон, особенно же в сочетании с показом силы своей армии.

«Читать в сердцах людей — не моя участь. Но если датчане чувствуют хотя бы половину того, что они проявили по отношению к его королевскому величеству, то вот момент, чтобы искренне соединиться с ними; теперь или никогда», — писал Спренгтпортен в донесении от 13 июля. Мысль о сотрудничестве с Данией была не новой; Кройтц выдвигал ее еще в 1785 году. Но тогда Густаву III такая политика пока еще была чужда.

10 сентября он написал Толлю, что теперь, после большой бури, все спокойно и, кажется, тучи собираются над Востоком. 18 ноября он перед тем же адресатом обнаружил признаки уныния. Вактмейстер из-за нехватки хлеба хотел полностью запретить производство водки, и это задушило бы все денежные поступления. «Прощайте, мой дорогой Толль, вы услышали от меня первые иеремиады». Но с началом 1787 года подавленность улетучилась. Известия о бунте, разразившемся в округе Кристиансанн под руководством лоцмана Лофтхюса, подействовали на Густава подобно свежему утреннему воздуху. 29 марта 1787 года он просил Толля раздобыть известия из Норвегии. 22 мая, получив известия от Толля и доклад эксперта по Норвегии Лостбума, Густав писал: «Действия датчан в Норвегии настолько отличаются от моей манеры видеть и исполнять дела, что мое удивление сильнее, чем я могу выразить. Они идут прямым путем к тому, чтобы потерять это государство, если бы там нашелся человек, достаточно уважаемый и способный исполнить это дело; я пока же жду всего от времени и от стараний того, кто пятнадцать лет тому назад помог Швеции спастись от ярма соседа». В письме также сообщалось, что Мартино через несколько дней отправится в Кристианию.

Отправка врача-француза Мартино генеральным консулом Швеции в Кристианию явилась новой чертой в норвежской политике Густава III. Никакие собственно консульские обязанности не ждали этого новоявленного дипломата — он должен был стать тайным агентом, а при необходимости шпионом своего патрона. Его главной задачей было найти «достаточно уважаемого человека», который был бы способен встать во главе освободительного движения, поддерживаемого Швецией. В начале июня Мартино занял свою должность и приступил к составлению подробных и умных докладов о настроениях и личных взаимоотношениях в Норвегии и Кристиании. В центре его внимания с самого начала были волнения под руководством Лофтхюса и их последствия. И Густав в письме к Толлю от 11 июля сделал вывод о том, что в Норвегии отнюдь не спокойно. «Лостбум сказал мне, что нет ничего легче, чем оторвать их от Д[ании]. Если за восточной границей и в Голландии дела примут серьезный оборот, то, я думаю, время скоро настанет». В Стокгольме говорили только о водке, а потому не предвиделось ничего тревожного.