Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

Леопольд был доизбран лишь позднее. Бельман и Лиднер не были достаточно чистоплотны, чтобы о них когда-либо зашла речь в связи с избранием в академию. Турильд как критик общественных явлений с плохой репутацией был совершенно неприемлем.

Это пестрое собрание людей, которых Густав назначил членами академии, имело общий знаменатель: их суждения обладали весом, и можно было ожидать, что с ними будут считаться. Другими словами, эти люди могли быть ценны как объединение для формирования общественного мнения на случай, если учредитель академии пойдет по следам великих Густавов и станет совершать военные подвиги, которые надо будет воспевать. Хёпкен, Шеффер, Ферсен и Херманссон могли быть докучными критиками в вопросах внутренней политики, но их надежность в делах внешнеполитических была несомненной. Шведская академия, в противоположность прочим академиям, вовсе не была «королевской» — она свободно могла высказывать собственные взгляды, как бы внимательно король Густав ни наблюдал за ее деятельностью и как бы ни пользовался своим правом присутствовать в академии. Он тоже уважал ее самостоятельность. Избрание в 1787 году поэта Нильса Лоренса Шёберга на последнее свободное кресло, №18, противоречило явно выраженному желанию Густава, но он послушно утвердил выбор. И тихо сносил иронические комментарии, когда в академии зачитывалось его анонимно переданное туда конкурсное сочинение — похвальное слово Леннарту Торстенссону, Чтобы все же пережить триумф, так как сочинение было удостоено премии, причем имя автора осталось нераскрытым.

Что ни говори, а учреждение Шведской академии явилось смелым мероприятием Густава III по созданию культурно-литературного ареопага рядом с монархом. Оно свидетельствует о чувстве собственного достоинства короля. Но оно свидетельствует также и о его уважении к духовным ценностям.

Учреждение Шведской академии явилось звеном в систематическом конструировании Густавом III героической роли. Созыв риксдага 1786 года не входил таким же образом в его долговременные планы. Или входил? В действительности этот шаг Густава является одним из его труднее всего поддающихся толкованию политических ходов.

Через несколько лет, во время войны с Россией, когда Толль окажется в немилости, Густав заявит, что Толль организовал созыв этого риксдага с целью крепко зажать его, Густава, «в тиски». Армфельт утверждал, что Толль был инициатором этого созыва риксдага, но, вероятно, он передал мнение своего венценосного друга. Ферсен в мемуарах тоже указывает на Толля как на автора идеи созвать риксдаг и с негодованием сообщает о его наглом высказывании о том, что все должны быть благодарны, что риксдаг открыл королю Густаву глаза на то, как мало он любим в народе. Никто из этих авторитетов не был беспристрастен. Толль королем Густавом был выбран козлом отпущения за неудачи 1788 года, а Ферсен с самого начала был противником авантюрной политики короля, которая, как считали, инспирировалась Толлем. Сам Толль по этому вопросу не высказался.

Естественно, что Толль воспринимался как инициатор. Весной 1786 года он был задающим тон любимцем и помощником в политических делах, и под вопросом о пассволансе, ставшим на риксдаге предметом споров, с самого начала стояла подпись Толля. Но так ли уже о многом это говорит? Если отвлечься от одного сконского кавалерийского полка, в котором держатели рустхоллов осенью 1785 года заупрямились, пассволанс был осуществлен в Финляндии и частях Швеции на добровольной основе и вообще воспринимался как явное улучшение. Сконские держатели рустхоллов, воспротивившиеся пассволансу, говорили, что делают это из принципа, хотя пассволанс им выгоден. Очень может быть, что ни король Густав, ни Толль не воспринимали пассволанс как спорный политический вопрос, пока не стало слишком поздно. Толль был администратором и интриганом, но не политиком Рыцарского дома; вполне возможно, что он изначально неверно оценивал ситуацию. Однако его положение было таково, что невероятно, чтобы риксдаг состоялся против его воли.

На риксдаге Толль имел в Рыцарском доме право присутствия и голоса, но не играл в дебатах главной роли. Король Густав, напротив, выступал при любой возможности в ситуациях, когда имел доступ к дискуссиям сословий. Трудно отделаться от впечатления, что он, главным образом, играл и что, когда решение сословий противоречило его мнению, он воспринимал это как личное поражение.

Ферсен в своих мемуарах отмечает, что король дважды искал с ним контакта — до и во время риксдага. Первый раз Густав, будто бы пытался прийти к соглашению о том, как открывать собрание сословий, и о том, к каким результатам оно должно прийти. Эту попытку Ферсен, по его словам, отклонил из принципиальных соображений. Другой раз, 19 мая, Густав будто бы напустился с угрозами на Ферсена, которого воспринимал как лидера оппозиции; это вроде бы оказалось столь же безрезультатным. Описание Ферсена несет на себе отпечаток более поздних конфликтов и злобы, которая едва ли существовала в условиях 1786 года, а потому к описанию надо отнестись с большой осторожностью. Само по себе нет ничего неправдоподобного в том, что король, памятуя о риксдаге 1778 года, пожелал достичь с Ферсеном компромиссного соглашения, дабы быть уверенным в исходе собрания сословий. И, напротив, неясно, чего он хотел достичь этим соглашением. Тогда Ферсен не воспринимался королем как враг, которого надо было умиротворить. Такой зоркий и отрицательно по отношению к Густаву настроенный наблюдатель, как русский министр Марков, годом раньше описал Ферсена датскому поверенному в делах Хойеру как переоцененного политика, ловкого льстеца, который хочет лишь добиться от короля выгод для себя самого и своей семьи. На этом фоне вовсе не кажется нелепым то, что Густав искал поддержки Ферсена.

В печатном приглашении на риксдаг от 28 марта 1786 года подчеркнута особая забота короля о сохранении единства и доброго согласия с иностранными державами, дабы однажды он смог записать в хронике государства, что время его правления было самым длительным мирным периодом, какой когда-либо оно переживало, более долгим, чем при великих королях, предшествовавших Густаву на шведском престоле. Всевышний благословил правление Густава, за исключением трех неурожайных лет. Меры, которые он принял по уменьшению ущерба от них, показали его искренние стремления, но они были недостаточны, и теперь он хотел бы, чтобы сословия и король приняли решение о совместных мероприятиях.

Такой же мирный и исполненный заботы о государстве тон снова прозвучал в речи Густава к сословиям на открытии риксдага 8 мая. Прежние конунги, говорил он, созывали сословия для помощи в отстаивании чести государства, в защите союзников от насилия, для помощи братьям по вере и так далее. Но ныне он созвал их исключительно для обсуждения «вашего общего выбора», не затем, чтобы требовать новых податей, но чтобы спасти от голода и нужды. Не тщеславие и не жажда денег тому причиной. С соседями мир, со старинными друзьями доброе доверие, а государство уважаемо другими державами. Его вооруженные силы в состоянии оберегать мир, а его военно-морские силы уже давно в состоянии охранять его торговлю. Кроме того, Густав хотел показать сословиям кронпринца. «С такими патриотическими намерениями я созвал вас и сегодня открываю это государственное собрание».