Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

Однако не все оказались легкоуправляемыми. Карл Спарре и Нильс Бьельке предложили запросить русский двор о его намерениях, с тем чтобы получить возможность выйти из конфликтной ситуации. Но остальные шестеро советников проголосовали против этого предложения, полагая, что Швеция должна не теряя времени вооружаться, прежде чем сделать такой запрос. Король Густав, согласившись с этим, заявил, что намерен отдать приказ о всеобщем вооружении. Тогда Спарре и Бьельке отступили, но выразили королю Густаву просьбу избегать враждебных действий со стороны Швеции.

Густав торжествовал. «Сегодня я перешел Рубикон, — писал он сразу после этого Армфельту. — И если говорить всю правду, именно совет побудил меня к этому. Никогда бы не подумал, что старцы могут быть так возбуждены и отважны. При этом обсуждении царило полнейшее единство». Это не было правдой, но склонность к красноречию взяла верх. «Наконец отдан приказ вооружать галеры и привести в движение все вооруженные силы Швеции».

С этого момента война с Россией стала не только неизбежной, но и явной. Согласно окончательному плану, принятому на совещаниях в Хага, она должна была начаться не раньше июля и не прежде, чем будут деньги на ее ведение. Но теперь, когда за такой большой срок приготовления перестали быть тайной, стало невозможным осуществление важнейшего принципа наступательного плана — внезапности. Большая часть русского линейного флота, которая должна была идти в Средиземное море, оставалась на Балтийском, а русское военное руководство имело достаточно времени, чтобы стянуть войска для защиты границы и столицы. А Густав III не имел денег на вооружения. Руут взял взаймы и взял товары в кредит, но кредита короны хватило не надолго. Реакция Толля была резкой, однако его мнение играло все меньшую роль.

Дипломатический корпус по-прежнему лихорадочно размышлял над тем, что за держава снабжает Швецию деньгами на вооружения. По недостатку информации все больше сосредоточивались на Турции, которая, несомненно, выигрывала от того, что шведские вооружения связывали силы России на море и на суше. Особое внимание, проявляемое королем Густавом к Корралю, стало причиной слуха о том, что Испания как заинтересованная средиземноморская держава оказывает Густаву финансовую помощь; Корралю, знавшему, что это не так, едва ли нужно было это опровергать. В донесении от 6 июня он выражал почти полную уверенность в том, что между Швецией и Турцией существует тайный договор и что субсидии должны быть отправлены через Италию, Амстердам или Гамбург. Он правомерно оценивал ситуацию: для Густава единственным действительно сдерживающим фактором была возможность того, что Дания в силу своего старого союзного договора с Россией окажется вынужденной прекратить поддерживать Швецию в случае войны, если Швеция выступит агрессором. Но в одном существенном пункте Корраль неверно оценил датский кабинет. 13 июня он сообщал, что прорусски и антишведски настроенные министры Шакк-Ратлоу и Розенкрантц удалены из кабинета и это, как ожидалось, повлияет на «el Sistema de Dinamarca» [47] Систему Дании. в сторону большей готовности стряхнуть с себя русское ярмо. Со стороны нелегко было понять, что эти изменения в составе кабинета были связаны с внутренней политикой Дании и отменой «stavnsbândet» [48] Полукрепостного состояния. .

Госсан фантазировал об английских субсидиях и прусской военной помощи, будучи введен в заблуждение как своим собственным кабинетом в Версале, так и истерическим красноречием короля Густава. Между тем французский кабинет счел, что узнал правду, когда Сталь фон Гольштейн 26 июня передал ему ноту с просьбой о поддержке деньгами перед лицом военной угрозы со стороны России и со ссылкой на версальский союзный договор от 19 июля 1784 года. Незамедлительный, но вежливый отказ пришел 30 июня: Франция предлагает свою дипломатическую поддержку в Петербурге и готова выполнить свои союзнические обязательства, если, вопреки ожиданиям, Швеция подвергнется нападению.

Уже 21 июня кабинет инструктировал французского ординарного посла в Стокгольме маркиза де Пона, приказывая ему вернуться туда, дабы присматривать за все более непредсказуемым союзником.

Путь Густава III к войне был прямым, как стрела, с последовательным претворением в жизнь идефикса. Невзирая на то, что отпали все внушающие оптимизм предпосылки, на которые он рассчитывал с самого начала, он не дал себя поколебать. В конце концов он не остановился и перед тем, чтобы предложить своим советникам вводящие в заблуждение сведения. Факты реальности один за другим исчезали из обсуждений. Вся ответственность за войну лежит на Густаве — целиком и полностью.

Его путь к развязыванию войны был внешним, обусловленным политическими обстоятельствами реального мира, и внутренним, обусловленным психологически, и который можно проследить, по крайней мере фрагментарно, благодаря постоянной склонности Густава говорить, писать и обосновывать. Само собой разумеется, что эти процессы переплелись друг с другом и нередко их трудно отделить один от другого. Но для понимания случившегося необходимо сделать попытку проанализировать их по отдельности.

Как и более ранние планы завоевания Норвегии, мысль исправить границу Финляндии с Россией имела под собой долговременную стратегически-политическую мотивировку. Если бы удалось вновь провести границу по Карельскому перешейку, то было бы несоизмеримо легче защищать страну, чем при теперешней границе по реке Кюммене. Это даже заставляло бы Россию сохранять мир с соседом, имеющим вооруженные силы так близко от ее столицы. При условии сохранения в хорошем состоянии шхерного флота превосходство России ощущалось бы менее угнетающе. Если учесть обычный ход мыслей в кабинетной политике, то кажется естественным использовать то, что наблюдатели считают внешними и внутренними трудностями России, дабы добиться переноса границы.

Кроме того, Россия постоянно оказывает давление, вмешиваясь во внутреннюю политику Швеции. Теперь, за последнее десятилетие, это давление значительно ослабло, но не потому, что русские политики отчаялись в успехе, а потому, что оппозиция Густаву III и его советчикам, которая заставила услышать себя, не была склонна к тому, чтобы ею руководило и ее финансировало посольство императрицы. Задающую тон роль играл при этом Ферсен. Но у короля Густава было мнение — поначалу скрытое, потом громко объявленное, что оппозиция на риксдаге 1786 года и после него — это проявление в обновленном виде политики колпаков в эру свобод. Неуклюжее высокомерие Разумовского дало Густаву пищу для представлений о том, что, борясь с Россией, он борется за контроль над собственной страной.