Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

Третий пункт состоял в том, что София Магдалена полагала, будто военная демонстрация Дании имела в виду лишь побудить шведского короля к заключению мира, но она достаточно знает характер своего мужа, чтобы быть убежденной, что это наихудший из мыслимых способов достичь такой цели. Она надеется, что ее царственный брат с этой минуты постарается укрепить вечную дружбу с Швецией, объединясь с нею и насколько возможно воздерживаясь от вмешательства в войну между Швецией и Россией. Она не хочет скрывать от брата своего искреннего отвращения к тем, кто стремится подстроить падение ее собственное и ее сына, а также гибель обоих королевств.

На эту бумагу, исполненную хорошо взвешенного лицемерия, но с оттенком симпатии к адресату, София Магдалена с обратной почтой ответила коротким трогательным письмом, которым заверяла в своей готовности выполнить поручение, невзирая на полную неопытность в политической корреспонденции. Она описала, как наладила контакт с Ревентловом и говорила ему то же, что содержит ее письмо. В заключение она безыскусно уверила Густава в своем сочувствии и дружбе в теперешних трудностях и тревогах. Приложенная копия ее письма к Кристиану показывала, что она кратко переложила текст Густава. Ответ, составленный датским кабинетом от имени короля Кристиана, был отправлен немедленно, 30 августа, и был точно таким ничего не говорящим, как того можно было ожидать.

Армфельт относился к людям, лишь отчасти ознакомленным с планами продолжения войны, которые интенсивно разрабатывал король. 19 августа, в годовщину совершенной Густавом III революции, Армфельт писал своей жене, что король находится в отчаянном положении и у него остается единственный выход — броситься в объятия нации, то есть созвать сословия и признать свои ошибки. В ночь перед этим днем Густав сообщил Армфельту решение остаться в своей финской ставке, если Дания не объявит войну. Но пока Армфельт в письме описывал ситуацию, Густав писал к герцогу Карлу о своем решении вернуться в Швецию, передав Карлу главное командование в Финляндии. На другой день финляндским ландсхёвдингам было сообщено об отъезде короля, а 23 августа Густав обнародовал манифест о войне с Россией, датированный 21 июля, но на протяжении месяца державшийся в тайне, вероятно для того чтобы воспрепятствовать любым попыткам искать мира. Ни один источник не сообщает, почему Армфельт был в это время среди людей, введенных в заблуждение относительно планов Густава. Возможно, он слишком откровенно говорил о необходимости созыва риксдага, при этом выказывая слишком большое сходство с настроениями своего дяди и других финляндских военачальников. Может быть, Густав скорее опасался его болтливости, нежели сомневался в лояльности. Но остается фактом, что неверно мнение Ферсена-младшего о том, что один только Армфельт пользовался полным доверием короля. Напротив, Нильс фон Русенстейн в письме от 20 августа был ознакомлен с размышлениями Густава о волне общенационального воодушевления, которая будет вызвана аньяльской изменой, заносчивостью России и угрозой войны со стороны Дании.

25 августа Густав в Ловиса имел горячий разговор со своим братом Фредриком Адольфом — тот надеялся, что примет главное командование вместо герцога Карла, и теперь отказывался от военных Дел. Согласно записи, сделанной Хедвиг Элисабет Шарлоттой в ее дневнике со слов короля, причина отстранения Фредрика Адольфа заключалась в том, что Густав не считал младшего брата годным для этой роли. Карл, который, напротив, не мечтал страстно о командовании, был уважаем как герой войны. Без советчиков, без денег и без лояльно настроенных войск он был водворен в мятежную ставку с общим приказом навести во всем порядок.

Аньяльские заговорщики, кажется, не предприняли сколько-нибудь серьезных попыток воспрепятствовать отъезду короля из-под их контроля. 28 августа Густав на Аланде получил известие о том, что датский кабинет объявил о предстоящем участии Дании в войне на стороне России. Густав в превосходном расположении духа продолжил путешествие и 1 сентября прибыл в Стокгольм.

Возрождение Густава III, как доброй птицы Феникс из пепла, после неудачного завоевательного похода может показаться политическим парадоксом. Положение короля казалось отчаянным: армия в Финляндии бунтует, ее руководство в заговоре с владычицей великой державы, с которой Швеция находится в состоянии войны, а на западе объявляет войну Дания, и нет войск, чтобы противостоять этому неприятелю. Что было мнимым и что реальным?

Когда речь идет о таком стопроцентном эгоцентрике, как Густав III, стоит прежде всего обратиться к его собственному пониманию своей роли в роковой национальной драме, разыгравшейся в результате предпринятой им войны. Уже не было речи о победителях-миротворцах Генрихе Наваррском и Густаве II Адольфе как образцах. В конце июля обнаружилось трагическое отождествление с Агамемноном, но Густав слишком печален, чтобы это отождествление стало постоянным. В середине августа промелькнул последний римлянин Аэций, сражавшийся против Аттилы на Каталаунских полях. Но датское нападение вызвало к жизни новую и одновременно старую желанную роль: Густава Васа. Во главе народного восстания один из Густавов мог одерживать победы и загладить унижения финского фронта.

Однако возможности такого развития событий зависели от того, захотят ли и смогут ли внешние и внутренние враги пойти в серьезное наступление. Пока Густав по возвращении в Швецию развивал лихорадочную активность, на русской границе и в стокгольмских политических кругах произошло лишь очень немногое, а Бернсторфф с самого начала старался ограничить датское участие в войне вспомогательной акцией, которую Дания должна была произвести в силу союзнических обязательств по отношению к России.

Основополагающим фактором в сложившейся ситуации было то, что чрезвычайно серьезный с виду бунт финского военного командования был опрометчивой импровизацией, в которой горстка энергичных людей, прежде всего Ёран Спренгтортен и Ян Андерс Егерхурн взяли на себя руководство и сделали масштабы заговора гораздо большими, чем того в массе своей желал и предполагал офицерский корпус. Это произвело благоприятный для противоположной стороны эффект, поскольку финская армия по-прежнему оставалась пассивной, между тем как императорский кабинет в Петербурге действовал именно с теми неуклюжестью и высокомерием, на какие надеялся и рассчитывал Густав III. Там делали ставку на финский сепаратизм, который не мог получить поддержку за пределами очень узкого круга недовольных. Существовала широкая неприязнь лично к Густаву III, «pique» (Пики), как это назвал герцог Карл в письме домой, но не желание взорвать королевство.