Михаил Ширвиндт - Мемуары двоечника

— Хорошо, беру.

Я не поверил своим ушам!

— Давайте, давайте! Делайте! — повторила Ирена Стефановна, видя мое изумление.

И мы бросились делать!

Энтузиазма — море, знаний — ноль, но мы работали как подорванные. По сути дела, мы придумывали проект с нуля. Аналогов подобных программ на телевидении не было (да и нет). В то время выпускались и успешно шли только купленные или «позаимствованные» телешоу: «Поле чудес», «Угадай мелодию», «Своя игра», «Кто хочет стать миллионером».

Мы же создавали свой, отечественный, продукт, учась на собственных же ошибках.

В общем, с грехом пополам сняли. Потом, с ним же пополам, стали монтировать. И монтировали… и монтировали… — и все не то. Видя все недочеты, мы пытались исправить дело, переставляя планы с места на место… Но чуда не произошло. У нас не получилось.

Я пошел к Лесневской.

— Вот кассета, — сказал я. — И это плохо. Но я знаю, как сделать хорошо.

А вот тут случилось чудо.

Ни один другой продюсер не продолжил бы этот разговор. Меня бы просто выставили, да еще потребовали бы вернуть затраченные деньги… Но чудо есть чудо. Ирена Стефановна только спросила:

— Знаешь, как?

— Да! — закричал я. — Все знаю!

— Делай.

И все! Эта великая женщина дала мне второй шанс!

И я его не упустил. Я действительно уже знал, как надо, и программа «Дог-шоу «Я и моя собака» состоялась.

Десять лет, то есть полноценную собачью жизнь, прожило «Дог-шоу» в эфире. Семь раз мы выходили в финал ТЭФИ. Правда, как детская или развлекательная программа. Когда я заикнулся о том, что мы бы могли номинироваться как программа авторская, на меня удивленно посмотрели.

— Авторская — это Вульф, Радзинский, Познер. А вы-то куда?

Ну, нет так нет, хотя обидно. Ведь из развлекательных передач на нашем телевидении авторских было всего три: «Что? Где? Когда?», «КВН» и мои «собаки».

Дог-фазер

Мы хотели делать программу семейную, добрую и веселую. В первом выпуске я объяснял, откуда взялось такое название.

— Наша программа называется «Дог-шоу «Я и моя собака». Только не путайте с ток-шоу. Потому что «дог» — по-английски «собака», а «ток» — это электричество, то есть напряжение. А в нашей программе никакого напряжения нет.

В общем, так и получалось — без напряжения. Хотя с названием казусы случались. Как-то перед съемкой (мы снимали в цирковом училище) девочка на улице подошла к водителю и спросила:

— Дяденька, а что здесь снимают?

— А пес его знает, «Шок-доу» какое-то, — мрачно ответил тот.

У нас потом это название долго жило.

Однажды какая-то тетенька написала жалобу продюсеру. Она говорила, что программа ее в целом устраивает… вот только не нравится «эмич» ведущего. Поломав голову, продюсер догадался, что речь, скорее всего, идет об имидже… но наказывать ведущего не стал — так как сам им и являлся.

На улицах меня узнавали — правда, сложную фамилию не запоминали.

— Вон, смотри, «Дог-шоу» пошел! (хуже, когда «пошло»).

Один раз мы с друзьями шли по Арбату и видим, какие-то люди показывают на меня пальцем:

— Гляди, там этот… Дог-фазер идет!

Это ко мне прилипло надолго.

Кстати, из всех вопросов журналистов есть у меня любимый: «Скажите, Михаил, а вас собаки на улице узнают?»

А из самых нелюбимых: «Расскажите про смешной случай на съемочной площадке».

Ну что ж, раз вопрос задан, надо отвечать…

Существовал у нас такой конкурс: «Собачьи вопросы». Мы находили любую информацию, связанную с собаками, и придумывали на ее основе разнообразные смешные вопросы с нелепыми вариантами ответов. Как-то я спросил:

— Чем Энгельс приводил в ужас Маркса?

Смысл вопроса вот в чем: Маркс боялся, что Энгельс во время охоты с собаками упадет с лошади и сломает себе шею.

Приводились три варианта ответов. Среди них был правильный, но дело не в этом. Играли у нас тогда три молоденькие девушки лет шестнадцати. Я вижу, среди них какое-то необычное замешательство, и, чтоб им помочь, спрашиваю:

— Девочки, а вы вообще помните, кто такие были Маркс и Энгельс?

В ответ тишина. Потом первая мотает головой:

— Нет.

За ней вторая:

— Нет.

А третья говорит неуверенно:

— Марс… Сникерс… А Энгельса не помню…

Это не шутка. Девочки меня не разыгрывали: там не до этого, они под камерами и вообще чуть не в шоке. Да я и сам в шоке. Нормальный советский человек себе и представить такого не может. В отчаянии спрашиваю:

— А кто такой Ленин, вы знаете?

Все три облегченно кивают:

— Да, да, знаем.

Первая отвечает:

— Лидер.

Вторая говорит:

— Вождь.

Я спрашиваю:

— Чей?

Этого она уже не знает. Пытаюсь помочь.

— Например, — подсказываю, — бывает вождь краснокожих…

— Да, да, — подхватывает она радостно. — Что-то типа этого!

А третья барышня посмотрела на них скептически и говорит:

— Ленин был мужчина.

В общем, с грехом пополам вопросы закончились. Жюри оценивает участников. А в жюри у нас тогда сидел американский дирижер, который хоть и говорил по-русски, но все-таки родился и вырос в Америке. Он с вытаращенными глазами ставит всем пятерки, а потом встает и говорит:

— Ничто не могло мне доказать, что в России произошли принципиальные перемены. (Программа снималась в 1995 году.) А вот это меня потрясло. Я не верю своим ушам. Но приходится признать: да, все изменилось. Раз такое могло случиться — назад дороги нет.

Долгое время на программе работали сразу два режиссера. Один, как я уже говорил, — Сережа Урсуляк. Он отвечал за съемку и монтаж. А второй — советский и российский актер театра и кино, театральный педагог, ректор Школы-студии МХАТ, директор Центрального дома актера имени А. А. Яблочкиной, заслуженный артист Российской Федерации Игорек Золотовицкий. В его обязанности входило разогревать публику перед началом съемки, рассказывать анекдоты и давать отмашку рукой, чтобы зрители аплодировали.

Конечно же, оба они относились к участию в «Дог-шоу» как к возможности подзаработать в передаче своего товарища. Зато я теперь могу шиковать их титулами и званиями. У нас даже униформистами подрабатывали студенты МХАТа. Многие из них теперь — народные артисты!

За то, что они, птицы высокого полета, деятели кино и театрального искусства, пали так низко… скатились к «чертям собачьим», они всесторонне надо мной измывались.

В знак нашей дружбы особенно гнобил меня Урсуляк. Ему как режиссеру не нравилось, как я хожу, как стою, как дышу. В общем, не нравилось все, что я делаю. И он меня на всех съемках гонял по площадке. Нагнись! Иди! Не туда!

Как-то у меня случился приступ радикулита. Да такой страшный, что ни встать ни сесть. Я вообще еле ходил. Но съемку не отменишь — значит, надо работать. А первый конкурс у нас — домашнее задание. И мне говорят: