Сергей Поварцов - Причина смерти — расстрел: Хроника последних дней Исаака Бабеля

Не густо. Улики по нашим меркам, прямо скажем, смехотворные, но в эпоху беззакония вполне достаточные.

Фигура Алексея Ивановича Стецкого (1896–1938) в деле Бабеля, на первый взгляд, почти случайна. Один беспартийный писатель, другой партийный функционер, член ЦК — что общего? В недалеком прошлом Стецкий входил в группу подающих надежды молодых экономистов, учеников Бухарина. (Р. Конквест почему-то называет его «старым экономистом».) Потом их пути разошлись, Стецкий избрал карьеру администратора. Роман Гуль писал в 1938 году, еще не зная о судьбе Стецкого, что вот, мол, если Слепков, Марецкий и Айхенвальд поплатились жизнью за свою оппозиционность режиму Сталина, то Стецкий «как раз сделал карьеру на том, что первый донес Сталину на своего бывшего учителя Бухарина, когда тот написал известные „Записки экономиста“» [58] Современные записки. Париж. 1938. Кн. LXVI. С. 444. . Схваченный в апреле 1938 года, Стецкий уже через три месяца был расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного Суда. Каким же образом стало возможно использовать показания Стецкого против Бабеля? Логика простая. Уж если руководит Агитпропом, значит, имеет прямой контакт с руководством Союза писателей. На допросе 29 июля 1937 года от Стецкого упорно добивались ответа на вопрос, в чем заключались новые методы антисоветской работы среди писателей. И он фантазирует о контрреволюционной группе правых, куда якобы вовлек Гронского, Киршона и Динамова. Далее в показаниях Стецкого появляется имя Бабеля. Цитирую выписку из протокола допроса: «В то же время Гронский проводил по моим указаниям выдвижение и объединение антисоветски настроенных писателей, как, например, Пильняка, поэта Васильева, Бабеля, Андрея Белого, Клюева, Низового… Значение этих писателей особо подчеркивалось. Их декларации заслушивались на публичных собраниях». Как видим, даже простое упоминание носило компрометирующий характер. Для политической полиции важна зацепка, остальное «журналисты» накрутят без труда. Кошмарность ситуации еще и в том, что Бабель не знает об участи Пильняка и Стецкого. Их родственники тоже ничего не знают. Всем кажется, будто они живы. Ну, может быть, изолированы и находятся в каких-то дальних сибирских лагерях…

Часто я думаю: а если бы не пелена тайны? То есть если бы люди знали, что арестованных уводят (увозят) на смерть? Если бы сами жертвы это сознавали? Ответ единственный: без большого обмана не было бы и большого террора.

…Вернусь к прерванному допросу. Выслушав прочитанные ему обвинения, Бабель сказал: «Как бы ни было тяжело признаваться в том, что, я полагал, не станет достоянием известности органов власти, я сейчас не вижу смысла в дальнейшем отрицании своей действительно тяжкой вины перед советским государством. Я прошу следствие задавать мне вопросы, на которые готов дать исчерпывающие и правдивые показания».

И вопросы последовали.

« Вопрос: Какую политическую окраску носили в прошлом соучастники вашей антисоветской работы и к какому времени относится установление с ними политических и организационных связей?

Ответ: Я был продолжительное время связан с троцкистами. Находился под их политическим влиянием и связал свою литературную судьбу с именем Воронского, сближение с которым началось в 1923—24 гг.

Вопрос: При каких обстоятельствах вы связались с Воронским?

Ответ: В 1923 году появилось мое первое произведение „Конармия“, значительная часть которого была напечатана в журнале „Красная Новь“. Тогдашний редактор журнала „Красная Новь“ видный троцкист Александр Константинович Воронский отнесся ко мне чрезвычайно внимательно, написал несколько хвалебных отзывов о моем литературном творчестве и ввел меня в основной кружок группировавшихся вокруг него писателей.

Вопрос: Кто из писателей входил в кружок Воронского?

Ответ: Воронский был тесно связан с писателями Всеволодом Ивановым, Борисом Пильняком, Лидией Сейфуллиной, Сергеем Есениным, Сергеем Клычковым и Василием Казиным. Несколько позже к группе Воронского примкнул Леонид Леонов, а затем после написания „Думы про Опанаса“ — Эдуард Багрицкий.

Я, как и остальные названные мною писатели, целиком подпал под идейное влияние троцкиста Воронского.

Вопрос: Воронский имел с вами беседы на троцкистские темы?

Ответ: Да, имел, но преимущественно под углом литературной политики.

Вопрос: Не пытайтесь разговорами на литературные темы прикрыть антисоветское острие и направленность ваших встреч и связей с Воронским. Эти ваши попытки будут безуспешны.

Ответ: Я, особенно первое время, был связан с Воронским на почве журнала „Красная Новь“, в котором мы оба сотрудничали. Сперва нас объединяла лишь общность взглядов на литературу, но затем я и по остальным вопросам политики и оценки положения в стране занял контрреволюционные, троцкистские позиции Веронского. Воронский вначале указывал мне и другим писателям, что мы являемся солью земли русской, старался убедить нас в том, что писатели могут слиться с народной массой только для того, чтобы почерпнуть нужный им запас наблюдений, но творить они могут вопреки массе, вопреки партии, потому что — по мнению Воронского — не писатели учатся у партии, а наоборот, партия учится у писателей.

От разговоров на литературные темы Воронский переходил к общеполитическим вопросам и в троцкистском духе критиковал внутрипартийный режим и положение в стране, делал клеветнические обобщения и выпады против существующего руководства партии и лично против Сталина.

Вопрос: Из ваших показаний следует, что разговоры на троцкистские темы Воронский вел не только с вами, но и с другими писателями. Вы это точно помните?

Ответ: Я говорю правду. Троцкистские разговоры Воронский вел не только со мной, но и со Всеволодом Ивановым, Пильняком, Сейфуллиной и Леоновым. Однако этим Воронский не ограничился. Он свел нас с видными троцкистами Лашевичем, Зориным и Владимиром Смирновым, постоянно отзываясь о них как о лучших представителях партии, примеру которых надо во всем следовать».

В основе вышеприведенного фрагмента допроса лежит текст, написанный рукой Бабеля. Сравнение сценария с подлинником обнажает технику изготовления материалов «активного следствия» [59] Благодаря Виталию Шенталинскому мы теперь знаем, что точно таким же методом летом 1939 года на Лубянке сработали протоколы допросов Михаила Кольцова. Собственноручные показания известного журналиста «разрезаны ножницами и в них вписаны вопросы следователя». См.: Шенталинский В. Нужно было помочь спастись хотя бы слову // Сегодня. 1993. 23 октября. . Напомню, что речь идет о кружке русских писателей, группировавшихся вокруг журнала «Красная Новь».