Георгий Агабеков - ГПУ

Отсюда нормально — переход в секретный подвал , преддверие могилы . Исключение бывает лишь в том случае, когда арестованный нужен ЧК как секретный агент. В этом случае ему делается тут же предложение сотрудничества, лишь путем принятия которого он может купить себе жизнь и свободу. Арестованный отпущен, и опять-таки в этом случае процедура секретного ареста дает неисчислимые выгоды ЧК. Не осталось никаких записей, никаких следов. Лишь в делах агентурного отдела прибавился небольшой лоскуток бумаги, на котором вновь завербованный агент дал свою сакраментальную подписку. Этой подпиской он связал себя с ЧК навсегда. Эта подписка создала из российских жителей неслыханный по своей многочисленности кадр секретных информаторов ЧК. Я знаю многих, очень многих лиц, вынужденных под пытками в секретном подвале стать информаторами ЧК.

О секретных подвалах ЧК я и сам не имел представления, пока не произошел следующий случай: секретный сотрудник агентурного отдела под кличкой Пацан провинился в дисциплинарном порядке. Он был арестован начальником отдела на трое суток, и чтобы показать пример другим, Мудрый посадил его в подвал. Прошло два дня. Мудрый вспомнил об арестованном. Дал мне ключи от подвала с предложением освободить Пацана. Подвал находился под зданием агентурного отдела. Спустившись туда, я увидел Пацана, лежавшего на куче угля, умиравшего от жажды и голода. Подвал произвел сильное впечатление даже на меня. В сущности, это был маленький погреб аршина четыре в длину, три в ширину и столько же в вышину, служивший прежде для склада угля. Свет не проникал туда. Вела в него лишь одна дверь. Стены были покрыты многолетней плесенью. В нем не было ни нар, как в обыкновенных камерах, ни какого-либо стока для нечистот, причем арестованных, разумеется, не выводили. Ключи от этого подвала хранились неотъемлемо у самого начальника отдела, который этим подвалом сам и заведовал. Сюда помещали наиболее важных «преступников», о которых никто не должен был знать и которых благодаря этому было удобнее «вывести в расход».

Что касается Мудрого, то, как мы увидим, он не стеснялся заключать в это ужасное место даже женщин. В этот подвал и был посажен опознанный Мудрым меньшевик. Под влиянием подвала, а также допросов и пыток со стороны Мудрого, производимых в строго секретном порядке, он не выдержал, сознался, выдал всех своих товарищей и впоследствии сделался агентом ЧК.

Дисциплина среди секретных сотрудников была жестокая. Одному секретному агенту под кличкой Потапенко было поручено принять конспиративную комнату, находящуюся в центре города, в доме, где раньше жили состоятельные жильцы. Потапенко, явившись на квартиру, принес с собой и водку. Напившись, он пригласил к себе в гости хозяйку этой квартиры, которая думала, что жилец ее обыкновенный советский служащий. Каков же был ее ужас, когда она узнала со слов пьяного Потапенко, что он секретный агент ЧК. Насмерть перепуганная женщина бросилась в домком [4] Домовой комитет. , где рассказала о пьяном дебоширящем секретном агенте ЧК. Домком позвонил по телефону в ЧК, оттуда были присланы комиссары оперативной части, и пьяного Потапенко доставили в ЧК. Протрезвившись на другой день, Потапенко понял, что он нарушил данную им подписку, и знал, какая участь ожидает его. Суд был очень короток. Мудрый взял его из камеры ЧК, привел в отдел, посадил в подвал и ночью лично расстрелял его. Лишь на другой день секретным приказом по группам было еще раз подтверждено о той ответственности, которую берет на себя каждый секретный агент, давая подписку.

Так был убит человек, без суда и следствия, по единоличному распоряжению какого-то Мудрого!..

Опишу еще один из «подвигов» того же Мудрого.

Как-то вечером, зайдя в отдел для составления очередной сводки, я вошел в кабинет Мудрого с докладом и увидел следующую картину: Мудрый сидел за своим письменным столом и что-то писал, а напротив него на стуле сидела, впившись в него взглядом, какая-то женщина. Я подошел и присмотрелся к ней. Это была старая женщина. С непокрытой головы ее спадали седые волосы на ее худые плечи. Все лицо ее, руки и какие-то лохмотья вместо платья были покрыты черной грязью. Я понял, что она побывала в нашем подвале…

— Итак, скажите, вы не знаете, где ваш сын? — спросил Мудрый.

— Нет! — с трудом, еле слышным старческим голосом, но с необыкновенной твердостью и внутренней силой ответила она.

— Мы знаем, что он был у вас вчера, в пятницу, в девять часов вечера, — резко возразил ей Мудрый.

— Неправда, он у меня не был, — так же упорно отвечала старушка.

— Вы знаете, что ожидает вас, если вы будете скрывать вашего сына? — грозно, стукнув кулаком о стол, спросил ее Мудрый. — Мы ему плохого ничего не собираемся сделать. Он нужен нам для справки, по одному маленькому делу.

— Я ничего не знаю! — крикнула старушка.

И в течение получаса, пока длился этот допрос, я находился в кабинете Мудрого. Вся эта обстановка, вид несчастной старой женщины, допрос и издевательства повлияли на меня так, что я не выдержал и поторопился уйти домой. Возмутился я и ушел не потому, что этим хотел показать свой протест против всей большевистской чекистской системы. Нет, ушел я потому, что не мог быть свидетелем этого допроса матери , которую заставляли выдать своего сына… Какая мать способна на это?!..

Дома у себя я долго не мог успокоиться: по какой-то невольной ассоциации мне все время вспоминалась моя собственная мать, и мысли и представления одно другого тяжелее преследовали меня, как тяжелый кошмар наяву. Невольно я задавал себе вопрос: а что было бы, если бы в лице этой старушки, которую на моих глазах так нравственно пытал какой-то Мудрый, была бы моя мать?.. Порою, лежа уже в постели, я доходил до галлюцинаций, в которых доминирующую роль играл образ моей матери… Я видел ее скорбную и бледную, и на добром лице ее было написано выражение глубокого страдания и точно стыда за меня… Это выражение стыда за меня грызло и мучило меня несказанно. По временам я читал на воображаемом лице моей матери горькие упреки. Мне чудилось, что я слышу, как она говорит мне: «Милый мой мальчик, что ты делаешь?..»

И всю ночь я был во власти этих кошмарных видений. И какая-то неосознанная и неоформленная мысль о какой-то роковой ошибке, которую я сделал, неясно еще, но уже витала в моем сознании.

Наутро я бросился первым делом в ЧК, и первым моим вопросом дежурному было: что стало со вчерашней старушкой? Равнодушно, привычно служебным тоном он сообщил мне:

— Он допрашивал ее целую ночь, ничего не добился. Тогда он лично свел ее в подвал и там пристрелил…

Мать не выдала своего сына!..