Владимир Альфонсов - Ау, Михнов

в некоторых ранних работах Михнова. Но потом он решительно отшатнулся («сбежал») от Пикассо. «Пикассо обокрал мировую культуру» — в этом смысл главного выпада Михнова против Пикассо. Но «вторичность» современной культуры и намеренная, а у Пикассо, может быть, особо вызывающая «игра» с художественными явлениями разных эпох давно очевидны как свойства литературы и живописи XX века. Михнов привык очень «серьезно» относиться к искусству, но и сам он достаточно «поиграл» с тем же Босхом, а в запасниках Костромского музея томится сверхъестественная по красоте картина Михнова, которая в полушутку была названа «Барококо».

И еще проблема, которую не обойти. При всем своем великолепии, живопись Михнова все же неровная. Вопреки его самооценке: «У меня нет слабых работ — каждая как натянутая струна». Очевидно слабых действительно нет: Михнов узнаваем практически в каждой, но наряду с особо показательными шедеврами есть и послабее. Само стремление работать сериями почти неизбежно содержало возможность повторов и послаблений. Юрий Филатов с запальчивостью говорил: «Половину Михнова надо уничтожить» (чтобы спасти статус великого художника). Уничтожать не надо. Боюсь, что такое может произойти и без нас. Причем «уйти» неизвестно куда могут как раз не «худшие»,

а лучшие его произведения.

Книга моя о Михнове в темпе движется к концу. Осталось написать последний раздел последней главы. Раздел, которого я откровенно боюсь. Почему боюсь — прояснится, наверное, в тексте.

4

В 1970 году в жизнь Михнова, еще на улице Рубинштейна, вошла Женя Сорокина.

Краткие сведения о жизни Жени до встречи с Михновым и о самой встрече получены мною от Жени. Она приехала из Ленинградской области. В 1966 году окончила школу в Любани и поступила на заочное отделение факультета журналистики ЛГУ, а через год, после работы зав. клубом в Апраксином Бору, — на философский факультет ЛГУ, тоже на заочное отделение. В Ленинграде обосновалась в 1969 году. С живописью Михнова Женя познакомилась раньше, чем с самим Михновым, случайно в Москве. По ее словам, эта живопись потрясла ее. Личное знакомство произошло в Ленинграде на одной вечеринке, где Михнов сразу обратил на нее внимание. Начались встречи, она влюбилась («он был такой красивый»). Их семейная жизнь продолжалась с 1970 года до лета 1982-го, когда Женя ушла. Брак их не был официально зарегистрирован.

Задача моего краткого разговора о семейной жизни Михнова с Женей Сорокиной решительно ограничена аспектом участия Жени в деятельности, в бытии Михнова-художника. А оно значительно. Во-первых, Женя навела порядок в творческом хозяйстве Михнова. Она фиксировала появление новых картин, внося их данные (размер, техника, колорит и т. д.) в специальный каталог. Во-вторых, — и это главное — она записывала суждения и беседы Михнова об искусстве. Эти записи опубликованы в составленной ею книге «Михнов и о Михнове», они образуют там раздел «Из бесед (1970—1981)». Мне эти записи Жени стали известны задолго до опубликования книги. Они вообще получили распространение в списках. В статьях о Михнове, которые стали появляться после смерти художника, встречаются цитаты — мысли Михнова об искус- стве. Смею предположить, что они того же происхождения: записи Жени Сорокиной.

Положение осложнилось после выхода в свет тома «Евгений Михнов-Войтенко: Жизнь вопреки правилам» (2008). Первую часть этого тома составляет биографическая книга Людмилы Хозиковой, сестры Михнова, названная так же, как и том в целом. Вторая часть — «Дневники. Записки. Материалы из личного архива». В этой части опубликованы дневники 1970—1981 годов. Я не знаю, существуют ли как наличный текст эти дневники. Евгения Сорокина утверждает, что дневников Михнов не вел, что текст в томе 2008 года есть выборочное или буквальное использование ее записей. Для меня очевидна связь этих двух печатных текстов, и я верю в значимость непреложного факта: записи Сорокиной опубликованы раньше; все, надеюсь, выяснится и придет в надлежащую норму. Я не буду ни сейчас, ни когда-либо позже заниматься сравнением этих текстов. Я не хотел бы ссориться ни с одной из «двух приятных дам», обеим выражаю благодарность за помощь, оказанную мне при написании этой книги. В ней я пользовался записями Сорокиной. Повторяю и подчеркиваю еще раз: речь идет исключительно о суждениях Михнова об искусстве, записанных Женей. Сведения, полученные мною от Людмилы Хозиковой, другого, в основном биографического, порядка. На этом проблема (для меня) закрывается. Я вообще в этой книге прощаюсь с Михновым.

Но все-таки еще чуть-чуть об истории Михнова и Жени Сорокиной.

Самомнение Михнова было, конечно, уникальным. Он и о любви к жене сказал как бы в расчете на свой статус в будущем: «Запиши в своем дневнике (отметьте: «в своем дневнике». — В. А.), что я любил Стерна, Баха, тебя и марш „Прощание славянки“». Личная сторона отношений Михнова с Женей — решительно не моя тема. Я привел со слов Жени некоторые детали их встречи, столь же кратко и тоже с ее слов — об уходе Жени. Совсем в недавнем нашем с нею разговоре Женя сказала, что всерьез задуматься о своем будущем ее побудил сам Михнов: «Вот я умру, а тебе даже и ночевать негде будет». Что он при этом имел в виду, гадать не буду. Известно, что мама, а после смерти мамы одна из ее сестер склоняли Михнова вернуть Женю, предложив ей руку и сердце — законный брак. Михнов сделал предложение и получил отказ, Женя не вернулась. Они встречались, играли в бадминтон, выезжали за город. О последней встрече — со слов Жени. Она пришла на Карповку за несколько дней до его смерти — Михнов ее не впустил.

И последнее — только от себя. Для меня Женя Сорокина всегда была и сейчас остается загадкой. Я отношусь к ней с уважением и говорю откровенно: я не мучился этой загадкой, меня интересовал исключительно художник Евгений Михнов. Присутствие Жени в квартире на Карповке я всегда чувствовал —и одновременно его (для меня) как бы не было. Она обращалась к Михнову на «вы», практически не участвовала в обсуждении картин — она молчала. Бывают очень закрытые люди, к ним, по крайней мере для меня, относится Женя Сорокина. Как автору книги о Михнове мне это, представьте, скорее нравится. Образ Михнова овеян дымкой тайны, легенды, в нем остается что-то очевидно неокончательное, точнее — антиномичное. Он создатель картин о таинственном мире, который есть и которого нет, художник «явленной тайны», говоря словами Пастернака, не ребуса, а именно тайны, в глубоко утвердительном смысле этого слова. Женя Сорокина чуточку добавляет к этой тайне, и я как автор оставляю ее загадки при ней.

Эта, последняя, глава книги называлась в замысле «Любовь и смерть». По ходу дела я понял, что такое название увело бы меня в частную биографию Михнова, чего я в принципе не хочу. Поэтому меняю название — «В преддверии конца». Имею в виду нечто большее, чем биографические факты. Почему же тогда «конца»? — все равно ведь о смерти. Нет. Речь идет о времени высшего творческого подъема Михнова, который приходится на вторую половину 1970-х годов. Приближение смерти усилило, сделало более очевидной трагедийную основу его творческого самосознания, миропонимания. В личном плане оно проявлялось «как у людей», очень по-разному.