Жан Эрбе - Французы и русские в Крыму. Письма французского офицера к своей семье во время Восточной войны 1853–1855 гг.

Наконец когда факт стал очевидным при громе на левом фланге ружейной пальбы, Меншиков опрометчиво взял людей из центра, чтоб разом покончить с этой неожиданной атакой, а затем, вследствие ослабления центра неприятеля, последовало наше стремительное нападение на него с фронта.

Рассказывают, что английская кавалерия, за ошибочностью принятого ею направления, не могла принять участия в сражении, так как попала в болото, из которого с трудом вышла.

Вероятно, английская кавалерия, имевшая в строю две тысячи лошадей, могла бы быть полезна в то время, когда неприятель начал отступать и мы забрали бы большое число пленных и изрядное количество орудий.

В довершение этих россказней (racontars) передают, что маршал взбешен англичанами, которые под предлогом того, что им пришлось больше перевозить раненых, и что они более удалены от судов, не захотели идти вперед ранее 21-го, и дали таким образом время русским оправиться после битвы.

Мы взяли нескольких пленных, двух генералов и частного секретаря Меньшикова, забрали много оружия и несколько повозок и между ними фургон главнокомандующего, с бумагами, заключавшими самые точные сведения о составе нашей армии, её организации во время отбытия из Варны, о снабжении её припасами, нравственном состоянии и проч.

Этот славный день стоил французам: 136 убитыми, 251 легко ранеными и 852 более серьезно; англичанам: 400 убитыми, 1600 ранеными. Русские потеряли убитыми и ранеными 5–6 тысяч человек. Наша наступательная линия была на протяжении около 5 километров, оборонительная же линия около 3-х километров.

Завтра 23/11 мы идем к Севастополю… Вперед…

Р.S. Забыл сказать, что проходя по полю сражения, я поднял возле убитой русской лошади очень хорошенький хлыстик с головкой коня из платины, и попавшие в землю серебряные кольца, которые буду хранить заботливо, чтоб передать своему батюшке, как воспоминание о дне Альминской битвы.

Лагерь под Балаклавой 28/16 сентября 1854 г.

23/11 утром союзная армия двинулась вперед. Батальоны 4-й дивизии (Форе) в развернутом фронте, под прикрытием стрелков, составляют первую линию.

2-я и 3-я дивизии (Боске и Наполеон) в батальонах сомкнутыми колоннами вторую линию.

1-я дивизия (Канробера) составляет резерв.

Англичане идут наравне с нами на левом нашем фланге. Турки сзади за обозом.

Флот, придерживаясь берега, остается на нашем правом фланге. Несколько разведочных пароходов идут впереди и указывают путь.

Мы спускаемся по склонам возвышенной плоскости, взятой 20-го числа, и останавливаемся вечером на левом берегу Качи.

Эта река очень похожа на Альму, и на её зеленеющих и обработанных берегах находятся значительные огороды и виноградники с дорогими сортами винограда. Невдалеке от нашего лагеря видно несколько деревень, куда быстро направились наши люди, и где с трудом мы достали несколько гусей и уток, ускользнувших от русских мародеров.

24/12 продолжаем свой поход в том же порядке, как и накануне. Дивизия Боске составляет в свою очередь арьергард, а дивизия Наполеона авангард.

Те же места, те же обнаженные долины до самого Бельбека, другой реки, имеющей одинаковый вид с Альмой и Качей. Берега первой еще более плодородны, чем берега остальных двух речек.

Мы остановились на холмах левого берега, среди леса и находимся только в нескольких километрах от северных укреплений Севастополя. Наши солдаты находят в соседней деревне немного провизии, улучшающей их обед, и пользуясь случаем, разоряют и предают огню прекрасный замок, под тем предлогом, что он был построен пленными в войну 1812 года французскими солдатами.

26/14 армия, вместо того, чтоб идти прямо на Севастополь, внезапно изменяет направление весьма трудным фланговым движением через лес.

Наше движение очень затрудняется, так как мы должны каждую минуту останавливаться ввиду препятствий и малой ширины тропинок. Положение было бы критическим, если б неприятель застиг нас в этом беспорядке.

Вновь появилась холера, и многие во время похода, падали как пораженные молниею, и должны были ожидать прохода лазаретных мулов. Около полудня, я сам почувствовал возбуждение в мозгу, у меня потемнело в глазах, и едва я успел выйти из строя, как опустился на землю и потерял сознание (В эту минуту матушка должно быть молилась за меня).. Побуждаемый чувством, которое не могу объяснить, я машинальным движением вынул из своей небольшой священной ладанки, которая всегда при мне, флакон с эликсиром Гранд Шартрез, который обещал вам взять с собою, и почти весь выпил его одним духом!.. Не знаю, что произошло в продолжении 5–10 следующих минут, но я встал, не чувствуя никакого недомогания, догнал свою роту, остановившуюся сто шагов далее, и мог без усилий дойти до бивуака, на который мы пришли в 9 часов вечера.

Мы вышли из лагеря в 6 часов утра и могли сделать в 15 часов лишь 10–12 километров.

За нашей дивизией шла остальная армия. Ночь была темна, направления едва указаны, и есть предположение, что много людей заблудилось при таком трудном переходе по этому лесу. Принц отдал приказание зажечь большие костры на прогалинах, где было можно, и во что бы то ни стало разбить походные наши палатки и поочередно заставил трубить всю ночь в полковые сигнальные рожки, с целью сбора заблудившихся.

Около 3-х часов утра армия почти собралась, правда, немного в смешанном виде, но зато в одном месте. В этот день никто ничего не ел и не пил, по случаю невозможности отыскать капли воды! Офицеры и солдаты умирали от жажды! Простые рядовые тщетно предлагали 10 франков за манерку воды.

Около часу утра, мой вестовой вандеец, по названию Какино, проскользнул в мою палатку, где уже спали 4 офицера и растолкал меня, а когда я с досадой спросил, что ему нужно, то он отвечал шепотом, что ему необходимо переговорить со мною наедине. Отослав его ко всем чертям… но, зная его обычную скромность, я вышел из палатки.

«Что такое?» — спросил я.

«Потрудитесь подойти сюда, капитан».

И приблизясь к моему уху он тихо прибавил:

«У меня есть вода».

Добрый малый боялся, что если его услышат, то украдут его манерку.

Велев ему взять из моего погребца вазу и кофейник, мы оба, как преступники, поставили тайком вазу на огонь, считая, что лучший способ воспользоваться водой будет обращение ее в горячий кофе.

Затем он рассказал мне, что узнав о случившемся со мной в пути предположил, что я буду иметь большую нужду в живительном питье, и не отыскав воды по прибытии, возвратился назад, чтоб достать ее; долго ходил в темноте и только голоса привели его к кучке солдат, сидящих на корточках вокруг подобия колодца, который они вырыли в одной лощине. Спрятавшись, в благоразумном ожидании, когда они наполнят свои манерки, он наконец успел налить и свою и принес ее мне, потеряв целый час на отыскание моей палатки.