Любовь Турбина - Творчество Янки Брыля в контексте мировой литературы

Сократ Янович — одна из ключевых фигур белорусской диаспоры в Польше. Признанный лидер среди писателей Белостотчины моложе Янки Брыля на целых двадцать лет, автор около двух десятков книг прозы — лирических миниатюр, рассказов, новелл, повестей, эссе, опубликованных в Польше и переведенных на английский, немецкий, итальянский и норвежский языки, вошел в литературный процесс в основном как яркий представитель лирической прозы, достижения которой в белорусской литературе связаны прежде всего с именем Янки Брыля.

Попытаемся осмыслить книгу Яновича «Долгая смерть Крынок» (1996) в контексте традиций лирической прозы Янки Брыля, в сопоставлении тематики, способов выявления личности автора и образно-структурных поисков писателей. Логика такого сопоставления подтверждается и многочисленными совпадениями в жизненной и творческой биографии Я. Брыля и С. Яновича. Родные деревни этих писателей находятся совсем близко друг от друга и до 1944 года входили в состав Гродненской области; наиболее важные детали для создания лирических воспоминаний детства этих писателей базируются фактически на одном и том же материале. Один из первых рассказов Яновича назывался «Родная глухо­мань» — именно так была озаглавлена сначала и повесть Брыля, которая после переименования получила новое название «На Быстрянке». Сам Янович как-то заметил, что в одинокие часы пешего путешествия по Беларуси мечтал оказаться в уютном кресле с книгой «Пригоршня солнечных лучей» Янки Брыля.

Оба писателя часто возвращаются к памяти детства, к западнобелорусской реальности; правда, время, которое они рисуют, имеет интервал почти в поколе­ние — в девятнадцать лет (повести «Сиротский хлеб» Я. Брыля и «Долгая смерть Крынок» С. Яновича, многие их лирические миниатюры). Как давно заметили критики, двух авторов объединяет поэтическое видение мира. И у Яновича, и у Брыля не найдешь описания для описания, не найдешь и предложения, не прони­занного волнением. Эмоционально осмыслить действительность С. Яновичу, как и Я. Брылю, помогает желание постигнуть слияние эстетически впечатлительной человеческой души с живой природой. В картинах и образах, сотворенных твор­ческим воображением, Янович всегда стремится увидеть внутренний смысл про­исходящего, перекладывая большую нагрузку на подтекст, используя в том числе и гротеск, прием условного письма. Брыль предпочитает несколько иной способ говорения — более рассудительный (что легко объясняется хотя бы и разницей в возрасте), местами остроумный и всегда более ясный.

Как и Янку Брыля, с детских лет простая деревенская жизнь приучила Яно­вича замечать красоту в обыденном, привычном, не приукрашенном; однако в процессе писания, для концентрации внимания на своих образах, он часто поль­зуется инверсией: «иконостас с материнской улыбкой далекой», «ливень душ­ный», «окно вишневое», «аллеи жестколистые» (прием, как и все искусственное, абсолютно чуждый Брылю-прозаику).

В миниатюрах С. Янович напряженно и взволнованно рассуждает о судьбе белорусского языка; он высказывает свои чувства в открыто публицистической форме, не скрывая тревог за белорусское слово, что характерно и для миниатюр Брыля.

И Я. Брыля, и С. Яновича глубоко волнует проблема родных корней, судьба белорусской деревни. Однако если Брыль в лучших традициях белорусской и русской (В. Белов, В. Распутин) деревенской прозы поэтизирует деревню как хранительницу национальных традиций, всего самого чистого и светлого, то С. Янович настроен менее оптимистично. Как отмечает В. Гниломедов, книга «Долгая смерть Крынок» утверждает «архетип драматичного восприятия бытия, которое временами поднимается до трагического звучания». Его лишенные вся­кой идеализации рассуждения про судьбу деревни, «мордобойной белостоцкой провинции», подтверждают различие подходов этих двух писателей к одной из самых важных для них тем.

Повесть «Нижние Байдуны» композиционно строится Брылем при помощи того же приема, который позднее использовал и С. Янович при написании пове­сти «Долгая смерть Крынок». Речь идет о создании серии сценок из жизни одно­сельчан. Но если Я. Брыль создает картины, проникнутые искрящимся юмором, светлой любовью к односельчанам и восхищения ими, то настроение написанно­го Яновичем минорное, тоскливое, даже болезненное. Брыль в большей степени оптимист, и потому белорусский критик Владимир Юревич точно определяет писателя как «влюбленного в жизнь человека, который умеет черпать полной мерой радости этой жизни и приобщать к этой радости многих». Сам писатель в книге «Витражи» (1974) подчеркнул, что видит задачу искусства в том, чтобы передать ощущение радости, красоты жизни и любви к ней.

Очень важное в контексте всего творчества писателя признание. Это не зна­чит, что он полностью отворачивается от трагического; он просто поворачивает тему по-своему, как, к примеру, в небольшом рассказе «Ты жива» (1966), посвя­щенном матери. Он не успел приехать на ее похороны и вспоминает последние дни ее жизни в городе, у сына. В ходе повествования ему удается преобразить трагическое в жизнеутверждающее, то есть вызвать тот самый катарсис, кото­рый, казалось бы, возможен только в драматургии — уже заглавием «Ты жива» автор утверждает преодоление скорби любовью.

В записях конца 90-х гг., опубликованных в журнале «Нёман» за 1997 г., Брыль пишет в основном о болезнях и кончинах своих друзей-ровесников: Васи­ля Витки, Анатоля Велюгина, Пимена Панченко, Максима Танка, о последних и о самых запомнившихся встречах с ними. В его записях появляются сны, где он снова встречается с дорогими ему коллегами-писателями, которых уже нет. Желание вспомнить трогательные подробности, собственное бессилие в утеше­нии и желание отдать должное, сказать что-то очень важное, известное только ему, движет его пером. Скорбь, но не отчаяние, доминирует на этих страницах.

Следующей, последней прижизненной книгой писателя стала «Блакітны зніч» (2004). Книга написана после кончины жены писателя, и могла бы назы­ваться «книгой потерь», однако его преданность семье, детям и внукам удиви­тельна, все подлинные ценности жизни совпадают с традиционным крестьян­ским сознанием. В книге приводятся его военные письма, написанные невесте, а потом и жене, записи о детях, особенно о маленьком сыне, — писатель стремится заново пережить и перечувствовать лучшие мгновения жизни и в этом находит утешение.

Подведем итог: главное отличие писательского феномена, именуемого Янка Брыль, от его сверстников-современников по белорусской литературе — в его равномерной направленности, равноудаленности от востока и запада, от России и Польши. Что дала ему его биографическая и творческая «включенность» в две родственные культуры? Два определяющих качества. От польской литера­туры Брыль унаследовал душевное изящество, сдержанность, его открытость имеет свои границы, которые в некоторые моменты могут показаться читателю холодностью, отстраненностью, если бы не терпимость, никогда не покидавшая автора, если бы не мудрость его человечности. Эти же свойства можно назвать особой интеллигентностью сельского жителя, потому что и в своем творчестве, и в жизни Брыль производил впечатление исключительно интеллигентного челове­ка. А от русской литературы, в особенности от Толстого, на всех очень непростых этапах жизни и творчества хранились в нем четкие моральные ориентиры, точная выверенность всего написанного самой строгой, почти библейской моралью. При этом по всему внутреннему складу он остается человеком века Просвещения, в котором присутствует легкая антирелигиозная, но ни коем случае не атеистиче­ская компонента. Так, в романе «Птицы и гнезда» (1964) молодой Алесь Руневич вспоминает сцену из детства, как они со старшим братом пародируют в своей хате церковную службу, как их застала мать, и как им с братом попало. Автор с уважением относится к вере своей матери, но в романе долю собственного скеп­сиса при этом воспоминании не скрывает; на протяжении жизни это отношение не слишком меняется. В самых последних своих заметках, повествуя о гибели родных и самых близких друзей, он имеет мужество оставаться самим собой, не следуя «моде» на веру.