Мариам Ибрагимова - Имам Шамиль

— Что ответил кадий на это?

— Он стал уверять меня в том, что сам пророк Мухаммед Коран не писал, мол, это сделали его последователи и преемники. Утверждал, что позднее, переписывая Коран, халифы [13] Халиф — титул верховного главы мусульман. мусульманских вилаетов, а также главы суннитского и шиитского [14] Сунниты и шииты — основные направления в исламе. толков, вносили изменения и поправки и таким образом изменили первоначальный текст. Тогда я с возмущением заметил: «Если доверить откровения, продиктованные аллахом своему посланнику, таким, как ты, учителям, можно дождаться искажения всех истин, с признанием идолопоклонства, пьянства и разврата». И тут же поднялся, покинул келью и в тот же день уехал из Араканы.

— Правильно сделал. Араканский кадий — не твердый мусульманин, пусть знает, что есть ученики, которые могут превзойти его.

— Где уж ему быть твердым, — продолжал Шамиль, — если племя его еще недавно пользовалось обрядами огнепоклонничества. В народе ходят слухи, будто он посещает дом гяура — шуринского губернатора, доносит на некоторых односельчан и жителей других аулов.

— Пусть обрушится гнев божий на его испорченную голову! Не удивляйся, брат мой Шамиль… Люди, даже умнейшие, пристрастившись к питию, теряют постепенно дар здравого мышления, а следовательно, и совесть. Они становятся способными на ложь, лицемерие и любую другую подлость.

— Клянусь аллахом! — воскликнул Шамиль. — Когда-нибудь я доберусь до грязных подвалов пьянчуги, перебью сосуды, опрокину чаны с вином, только прежде это нужно мне сделать в доме собственного отца.

— Не горячись, мой юный товарищ, не с этого конца нужно начинать… Уничтожением дьявольского напитка в двух домах ничего не добьешься. На выкорчевывание того, что укоренялось веками, потребуется не один день.

Оживленный разговор друзей прервала вошедшая женщина:

— Мир дому!

— А, тетушка Меседу. Добрый день, входи, — ответил Шамиль.

— У тебя гость, — женщина кивнула на сидящего спиной к двери.

Гость обернулся.

— А, Магомед, с приездом. Как самочувствие, какие новости привез?

— Спасибо, Меседу, ничего. Спокойствие и благополучие привез. Как твое здоровье?

— Благодаря милости аллаха жива осталась. — Женщина, заметно прихрамывая, подошла к сидящим, поставила перед ними блюдо с горячими лепешками.

— Они с творогом, только что испекла. Шамиль любит их. Ешьте. — Меседу ласково взглянула на племянника.

— Спасибо, тетя, балуешь меня.

— Больше некого баловать, ты один можешь заменить мне отца и мать, брата и сестру, сына и дочь. Ешьте на здоровье.

— Как никогда кстати, — сказал Шамиль, макая в сливочное масло кусок тонкой лепешки. — Сам бог послал, видя, что в доме дорогой гость.

— Не знала я, что у нас гость, что-нибудь повкуснее приготовила бы.

— Не огорчайся, сестра моя, ничего лучше придумать нельзя, — сказал Магомед.

Довольная Меседу заулыбалась. Присев на корточки возле молодых людей, заговорила:

— Вчера у бассейна встретила Патимат. Она сказала, что Доного рано утром едет в Шуру, а сама она с матерью уходит на целый день на хутор. Вот я и решила навестить племянника, горячей едой покормить.

— Дай бог, тетя, чтобы в закроме твоем всегда было зерно, чтоб до конца дней своих могла подать ближнему и стоящему у твоего порога с протянутой рукой, — сказал Шамиль, вытирая ладонью масленые губы.

— Хвала аллаху. Спасибо и тебе, Меседу, — поблагодарил Магомед.

Женщина взяла поднос, пошла к двери. Магомед, глянув вслед, удивленно вскинул брови. Когда за тетушкой захлопнулась дверь, он спросил:

— Что с ней случилось, почему хромает?

Шамиль вздохнул. Помолчав немного, стал рассказывать:

— Как тебе известно, Меседу — младшая сестра моего отца.

После смерти родителей она жила в нашем доме, нянчила меня, хотя только на шесть лет была старше.

— Да, мы вместе, в один год пошли к сельскому учителю, — подтвердил Магомед.

— Совершенно верно, в тот день и я увязался за ней, помнишь?

— Да, ты так кричал, уцепившись за ее платье, что, увидев твои слезы, муалим Гимбат сжалился, усадил тебя на ковре между мной и ею, с условием, что будешь сидеть смирно. Ты сел и, не отрывая глаз от лица учителя, шепотом повторял: «Алип, би, ти, си, джим», — как все ученики. Учитель, глядя на тебя, улыбался все время.

— Там и началась моя дружба с тобой. Учитель в конце года сказал, что я не отстал от старших учеников в учебе.

— «Удивительно способный и послушный ребенок», — говорил учитель. Старик ни разу не коснулся тебя пальцем, а нам доставалось от него. Помнишь его кизиловый прутик? Строгий был, часто за малейшее невнимание стегал нас то по вытянутой ладони, то по спине и только тебя одного гладил по голове.

— Но ведь я был совсем ребенок, заучивал буквы, их сочетания, не понимая, как и вы, смысла арабских слов… Но разговор не о нас… За два года Меседу научилась читать Коран. Для девочки из приличной семьи это считалось вполне достаточным.

— Но недостаточным для таких книгоглотателей, как ты, — пошутил Магомед.

— А разве тебе было плохо со мной? Не муталимом я был, а слугой твоим, носил воду, убирал келью, обувь твою чистил, заботился о еде, — заметил Шамиль.

— И в учебе от меня не отставал. Скажи спасибо старому учителю Гимбату, который уговорил твоих родителей отпустить тебя из дому, благо что Унцукуль недалеко от Гимры.

— Да, я благодарю первого учителя. Но речь не о нас, — перебил Магомеда Шамиль. — Так вот, когда мы отправились в Унцукуль, двенадцатилетнюю Меседу стали сватать за ее двоюродного брата Чопана, которого аллах наделил самым длинным из носов.

— Чопана я знаю хорошо.

— Так вот, за этого узденя [15] Уздень — свободное сословие, независимый горец. из состоятельной семьи никто не выдавал замуж своих дочерей, и все из-за носа. Тогда голова нашего рода остановил выбор на Меседу. Родственница, сирота и к тому же красавица узденка.

Когда Меседу узнала об этом, она сказала старшему брату — моему отцу: «Не пойду за Чопана ни за что».

Родственники от уговоров перешли к угрозам. Приехав на побывку домой, я слышал, как отец говорил девушке:

«Меседу, не упрямься, Чопан — лучший парень в Гимрах. Мы не допустим, чтоб из-за такого пустяка, как нос, один из наших родственников остался неженатым. Нам необходимо умножать наш род назло и на зависть врагам».

«Все равно не выйду, лучше руки на себя наложу», — ответила моя юная тетушка.

«Я голову твою сорву!» — крикнул отец.

Тогда Меседу сняла с гвоздя кинжал, обнажила лезвие и, поднеся брату, сказала: «На, зарежь, мне легче умереть, чем жить с тем, на кого глаза не глядят». Братья и дяди решили пойти на обман, сказали, что выдадут ее за младшего брата Чопана — красавца Султан-Ахмеда. Меседу дала согласие. Родственники стали готовиться к свадьбе, скрывая истинные намерения. Даже я узнал о коварной лжи только в ночь, когда в темную комнату новобрачных вместо Султан-Ахмеда ввели Чопана. Я, возмущенный обманом, бросился к отцу, стал его стыдить, говоря, что так поступать не только жестоко, но и низко. В ответ я получил пощечину — в первый и последний раз в жизни. Но это не была оскорбляющая рука, она не могла пробудить чувство мести в сердце сына. Я ушел со свадьбы удрученным. На рассвете, когда раскрылся обман, Меседу в отчаянии пыталась выброситься из окна. Чопан удержал ее тем, что, схватив нож, собственноручно отсек часть своего носа. Молодая жена смирилась.