Мариам Ибрагимова - Имам Шамиль

Перед штурмом, это было в самой середине августа, Граббе отправил парламентеров к Шамилю с требованием сдаться или выдать в плен одного из своих сыновей. «Иначе, — передавали парламентеры предупреждение командующего, — завтра начнутся боевые действия, и они неизбежно приведут имама к поражению».

Шамиль вышел к парламентерам сам. Он минуту постоял перед ними в величественной позе, молчаливо. Его голубовато-серые глаза горели холодным огнем. Не сказав ни слова, он удалился.

Целый день ждал Граббе ответа от гордого имама, но так и не дождался. На рассвете следующего дня Граббе приказал начать штурм. Наступление шло тремя колоннами. Полковник Врангель повел солдат ширванского полка на Ахульго во фронт. Вторая колонна спустилась в долину реки Ашильтинки, к мостику, чтобы прервать сообщение между старым и новым Ахульго. Третья колонна — апшеронцы — свернула на правый фланг к долине Койсу с целью ложного, отвлекающего маневра.

Врангель сосредоточил основные силы возле узкого прохода от Сурхаевой башни к горе Ахульго. Его подход прикрывался огнем батарей, установленных со стороны Шулатлулгоха.

Силы были слишком неравными. Но воины имама стояли насмерть. В самые опасные минуты имам появлялся перед защитниками и подбодрял воинов. Он иногда останавливался и, обратив взоры к небу, молил аллаха сохранить боевой дух бойцов.

Под прикрытием пушечного и ружейного огня следовали атаки одна за другой. Темной муравьиной тучей, неудержимой живой массой ползли противники по склонам гор. Движение их не прекращалось даже в сумерках.

Едва держались на ногах обессиленные мюриды. Шамиль успокаивал их надеждой, что вот-вот явятся союзники извне, как явились чиркеевцы, и ударят в тыл осаждающим. Он этой помощи ждал со дня на день, но надежды не оправдались, а штурм не прекращался.

Аул переполнился ранеными. Женщины не успевали ухаживать за ними, готовить пищу, подносить воду. Малые дети с кувшинчиками воды подползали к передовым позициям. Не хватало пищи. Старики и старухи мололи зерно вручную. Трудно стало доставлять воду. Солдаты засыпали траншею, которая вела к источнику. Воду стали приносить ночью. Это могло стоить жизни. Не дошли до источника и были сражены пулями жена ашильтинского Юнуса Маазат и его мать Залму. Мардахая утром нашли мертвым на могиле дочери.

Бои шли день за днем. Кончались боеприпасы. Ни одной пули не выпускали мюриды зря. Детишки, ползая между убитыми, собирали неотстрелянные и подносили их воинам.

Шамиль от одной позиции шел к другой. Иногда он брал ружье убитого и становился на его место.

Жаркий август с холодными ливнями косил защитников Ахульго, как траву. Некому было оттаскивать раненых, хоронить убитых. Наступали минуты, когда сам Шамиль приходил в отчаяние и удивлялся тому, что Ахульго еще держится.

Не лучшим было положение и в лагере противника. Боеприпасы были на исходе, не хватало медикаментов, не на чем было эвакуировать раненых. Кроме того, вспыхнула дизентерия. Солдаты, потеряв надежду взять Ахульго, пали духом и не проявляли старания во время штурмов и атак. Люди были измотаны непрерывными боями, которые длились около двух месяцев.

Но упрямый Граббе снова пошел на штурм. Теперь он основные силы бросил к перешейку, соединяющему Шулатлулгох с Ахульго. Натиск пехоты под прикрытием огня снайперов на этом участке был настолько сильный, что мюриды, защищавшие позицию, дрогнули. Они покинули завалы и переметнулись за укрепленные сакли. С криками «ура» солдаты поднялись на завал и с разбега бросились на каменную стену, заграждавшую крайние дома. Пули мюридов настигли первых смельчаков. Но для того чтобы вновь зарядить пороховую кремневку, нужно было время. А штурмующие не ждали. Лавиной хлынули солдаты с завала. Мюриды стали быстро отступать. И вдруг на их пути стали женщины. На руках они держали младенцев. На измученных желтых лицах глаза горели огнем презрения.

Мюриды повернули обратно, оголив кинжалы и шашки, и после непродолжительной схватки солдаты были выброшены за окраину села.

Только в минуту короткой передышки воины имама оглянулись и увидели резерв, неожиданно пришедший на помощь. Это был отряд безусых. Девушки и молодые женщины, переодетые в черкески и папахи, вооруженные так же, как их братья и мужья, стали в позицию.

Однако очередная атака сломила силы защитников. Не помогло даже присутствие самого имама. Пыль с пороховым дымом затмили солнце. Земля содрогалась от каждого залпа орудий. Оглохшие от шума, обессиленные от напряжения и жажды, мюриды дрогнули.

Тогда Барты-хан с несколькими старейшими подошел к Шамилю.

— Имам, — сказал Барты-хан, — наше дело проиграно. Не лучше ли пойти на уступки, выдать аманата [47] Аманат — заложник, именитый пленник, чаще сын предводителя. и тем спасти себя и остальных?

Лицо Шамиля исказилось гневом.

— Нет! — резко ответил он. — Я скорее соглашусь умереть сам и умертвить сыновей, нежели выдать одного из них проклятым гяурам.

Делегаты от народа ушли. Но через некоторое время Барты-хан вновь подошел к племяннику.

— Сын моего брата, — обратился он к Шамилю. — Всюду слышится ропот недовольства. Люди говорят, что имам готов жертвовать всеми ради одного своего сына.

— Значит, они ропщут? — спросил имам, с грустью глянув на Барты-хана.

— Да, сын мой. Говорят: «Чего имам может требовать от других, как смеет призывать к газавату, если сам боится вверить судьбу сына аллаху?»

Шамиль опустился на выступ камня, задумался. Казалось, он ничего не видел, не слышал. Из состояния оцепенения его вывел Барты-хан.

— Смотри, наши отступают по всему фронту, впереди смерть или позорный плен.

Шамиль вздрогнул и вмиг стал на ноги.

— Хорошо, вывешивайте белый флаг, — сказал он решительно и быстро поднялся на крышу ближайшей сакли.

Как только на вершине нижней башни зареяло белое полотнище на фоне синего неба, моментально прекратился артиллерийский и ружейный огонь. Обессиленные противники на виду друг у друга повалились, припадая багровыми от жары и влажными от пота лицами к земле. После короткого отдыха стали подниматься. Беззлобно, с безразличием поглядывая друг на друга, они уводили раненых, растаскивали убитых.

От пытливого взора имама не укрылась радость, которая пробивалась сквозь скорбь.

Оживление царило в стане русских. Солдаты весело кричали, обнимая друг друга, а некоторые пускались в пляс под дробь барабана. Такого имаму не приходилось видеть и в дни их праздников.

Тишина воцарилась на Ахульго. Это была тишина смерти и горя. Даже детского плача не было слышно нигде. Повзрослевшие от нескончаемых ужасов малыши не хотели выходить из подземных убежищ. Только тоненькие ручки их жадно тянулись за горстью толокна или жареной кукурузы.