Мариам Ибрагимова - Имам Шамиль

Молчаливо входили мюриды в дома. Молча встречали их домочадцы. Блаженной казалась наступившая тишина.

Только старшая жена имама Патимат продолжала метаться в отчаянии. Она знала, чт о несет ей это затишье. Ни на шаг не отпускала она от себя восьмилетнего Джамалуддина. Когда наступила ночь, она легла, обняв обоих сыновей. Старший осторожно высвободился из горячих материнских рук. Полуночная луна заглянула в саклю. Не смыкая глаз, глядя в окно, прислушивалась Патимат к малейшему шуму и шороху. Она ждала мужа с нетерпением. Он еще не возвращался из мечети. Но вот наконец промелькнул мимо окна и прошел в свою комнату.

С бьющимся от волнения сердцем поднялась Патимат и прошла вслед за ним. Имам сел на пол, не обращая внимания на жену, раскрыл Коран и сделал вид, что углубился в чтение. Ему не хотелось показывать жене, как он ослаб от горя и переживаний.

Патимат опустилась перед ним на колени.

— Повелитель мой, пощади, не отнимай сына, ведь в нем твоя кровь, ты же любишь детей.

Шамиль молчал.

— Убей лучше меня, — продолжала несчастная мать, — или позволь мне вот сейчас ночью бежать с ними. Я уйду никем не замеченная, спрячу их так, что никто не найдет.

— Успокойся, не давай волю слабости. Сотни таких, как ты, матерей с сухими глазами предали земле лучших сыновей.

— Легче предать их земле, чем отдать врагу! — воскликнула Патимат.

— Не плачь, так хочет народ. Год тому назад я отдал своего племянника Гамзата, сестра не заплакала. Не на смерть же мы его посылаем.

Патимат встала. Она вернулась в комнату, где спали дети. Прилегла к Джамалуддину и осторожно, чтобы не разбудить мальчика, всю ночь прижимала к груди своей.

Шамиль не спал. На заре он вышел из сакли, увидел сидящую на корточках у дверей тетушку Меседу.

— Почему не спишь? — спросил он.

— Разве я могу уснуть, когда бодрствуешь ты?

Шамиль огляделся вокруг. Впервые за много дней погрузились в усталый сон ахульгинцы. Спали спокойно и солдаты в лагере русских.

Когда первые косые лучи солнца коснулись юго-восточных высот Гимринского хребта, Шамиль вновь подошел к тетушке.

— Меседу, — сказал он, — пойди разбуди Патимат и мальчика.

Из комнаты послышался голос:

— Неужели ты думаешь, что в день, когда для меня навсегда померк белый свет, я могу сомкнуть глаза?

Шамиль не ответил жене. Он вошел к себе и вновь склонился над Кораном.

Меседу с Патимат через некоторое время привели к отцу сонного мальчика.

— Оставьте нас вдвоем, — сказал Шамиль.

Женщины вышли.

— Сынок, Джамалуддин, как ты спал? — спросил отец, откладывая книгу в сторону.

— Хорошо, отец.

— Садись, посиди возле меня.

Мальчик, потирая глаза, опустился рядом с отцом.

— Как ты вырос, совсем большим стал за это время, настоящий мужчина.

Польщенный ласковыми словами отца, мальчик заулыбался, щуря карие глаза.

— Ты гяуров не боишься? — спросил отец.

— Нет, не боюсь.

— Вот и прекрасно. А если мы попросим тебя пойти временно пожить у них, как пошел твой двоюродный братишка Гамзат, ты не будешь плакать?

— Я же не девочка, — ответил Джамалуддин и в свою очередь спросил: — А разве ты хочешь отдать меня гяурам?

— Я не отдам тебя насовсем, но временно тебе придется пойти к ним, ты же видишь, что здесь делается, иначе они убьют всех — и тебя, и меня, и маму, и братика твоего.

Мальчик задумался, затем сказал:

— Хорошо, папа, я пойду.

— Ну вот и договорились, я заберу тебя обратно, как только поправлю свои дела. С тобой пойдет кто-нибудь из взрослых. Возьмешь с собой Коран, карандаш и бумагу. Ты же умеешь писать и читать?

— Умею.

— Ну вот, чтобы тебе там не было скучно, читай Коран и переписывай его на листки бумаги.

— Ладно. Только ты скажи маме, чтобы она не плакала и не обнимала меня при людях.

— Хорошо, сынок, скажу.

Солнце поднялось над Ахульго, когда имаму доложили о приходе парламентеров.

— Кто явился с их стороны, сам предводитель или помощник? — спросил имам.

— Помощник, — ответил Барты-хан.

— Тогда иди ты, возьми столько же людей, как они, пусть предъявят условия, а мне говорить с ними не о чем, — сказал Шамиль.

— Тебе нужно идти, народ этого хочет, ибо мы не сможем что-либо решить сами. Учти, что с их стороны пришел не простой помощник, а очень известный и важный человек, второй по достоинству после самого генерала, зовут его Пулло, — ответил Барты-хан.

— Не смогу я без чувства отвращения и гнева объясняться с ними, — отговаривался Шамиль.

Но от дипломата Барты-хана не так-то легко было отговориться.

— Твой отказ может быть расценен как трусость.

Шамиль вскочил.

— Хорошо, — сказал он с раздражением, — я пойду один.

Но Барты-хан, прежде чем явиться к имаму, все подготовил в таком же порядке, как сделали парламентеры: на расстоянии ружейного выстрела он поставил сотню вооруженных муртазагетов, подготовил свиту, которая состояла из такого же количества людей, что и свита Пулло; кроме того, распорядился переодеть всех особ женского пола в мужское платье и в полном вооружении поставить их позади воинов, чтобы показать врагам, что еще не иссякла сила дагестанского имама.

Как только Шамиль вышел, к нему присоединились наибы во главе с Барты-ханом.

Пулло — стройный, подтянутый, в черкеске с эполетами, в легких сапогах и папахе — был похож на горца. Сняв оружие и кинув его адъютанту, Пулло сделал несколько шагов навстречу подошедшему имаму и вытянулся в струнку. Не подавая руки, низким поклоном головы он приветствовал вождя горцев.

Шамиль тоже отделился от сопровождающих, спокойно подошел и молча стал перед полковником.

Пулло сел на землю, указал на место рядом с собой имаму.

— Садись, — по-аварски, но с заметным акцентом сказал он.

Опускаясь рядом, Шамиль незаметно подложил под себя кончик длинной полы черкески полковника.

Начал Пулло:

— Господин Шамиль, я уполномочен командованием наших войск вести с вами переговоры.

— Говорите, белый флаг выброшен мной, следовательно, требуйте, а я выскажу согласие или отвергну требуемое, если оно чрезмерно, — ответил имам.

Тогда Пулло сказал:

— Наше командование хочет заключить с вами перемирие на следующих условиях: во-первых, вы даете обещание немедленно сложить оружие и впредь не возмущать соплеменников. Во-вторых, в заверение покорности выдаете нам в заложники своего старшего сына. В-третьих, дадите согласие встретиться с нашим государем, после предварительных переговоров с генералом Граббе.

— Других требований нет? — сухо спросил имам, когда полковник умолк.

— Нет, — ответил Пулло.

Тогда заговорил Шамиль:

— Трудно дать обещание кому бы то ни было не возмущать возмущенных несправедливостью и насилием. Вам и тем, кто вас послал, известно, что до меня в Чечне и Дагестане и при мне на юге нашей страны, в Азербайджане и далеко от нашего вилаета — в Черкесии шапоуги, абадзехи и даже ваши единоверцы грузины поднимаются против владычества русского царя. Они будут подниматься и после меня, если ваше правительство не даст возможности жить иноплеменным народам согласно своим законам, традициям. Что касается выдачи моего старшего сына в аманаты, во имя мира и благополучия народа я соглашаюсь. Что касается переговоров с вашим предводителем, тоже согласен, но только в лагерь к вам не приду. Могу встретиться с ним в нейтральном месте.