Аманда Лир - Дали глазама Аманды

— Я думаю, что вы несчастны по натуре. Вас трудно будет научить быть счастливой, потому что вы любите чувствовать себя несчастной. В этом вы похожи на Рене Кревеля. Это Гала первой заметила. У него, как и у вас, был упрямый лоб, слегка менингитичный, чувственный рот…

Он взял меня за руку и посмотрел мне в глаза.

— Как бы я хотел, чтобы вы были счастливы. Я ясно вижу, что вы архетипичны и в то же время уникальны.

Его глаза были яснее, чем в Париже. Они были серо-зеленого, оливкового цвета и ярко блестели. Когда я встала, чтобы уйти, он пообещал мне, что завтра покажет мне свою мастерскую.

— Я сейчас работаю над большим полотном, на котором будет изображена ловля тунца. Вы увидите, в этом что-то есть. Это психоделическая картина, полная оптических иллюзий. Я как раз сейчас пишу рыб самых радужных цветов, и ваша стрекоза мне во многом поможет.

Проводив меня до двери, он объяснил, почему в его доме так много лестниц и переходов:

— Когда мы приехали сюда с Галой, у нас совсем не было денег. Мы купили хибарку у одной замечательной женщины по имени Лидия la ben plantada, т. е. «хорошо стоящая на ногах». Мы тогда жили в этих двух комнатках (он показал на комнату с чучелом медведя и на соседнюю столовую). Мы здесь спали, и это было чудесно. Когда у нас завелись деньги, Гала купила соседнюю хибару у одного рыбака, потом другую, и так мало-помалу мы обзавелись целой анфиладой комнат. Каждый раз мы делали дыру в стене; этот дом просто-напросто анфилада рыбацких хибар, соединенных друг с другом. Меня спрашивают, какой архитектор это выдумал: и я отвечаю, что этого архитектора зовут случай.

Он поцеловал меня на прощанье и добавил:

— У вас уже не такой унылый вид. Это хороший знак.

Как обычно, я задавала себе много вопросов: что подумала Гала о навязчивых посетителях, помешавших ее мужу работать; ревновала ли она, когда в ее присутствии Дали отпускал комплименты другим женщинам? Увидел ли в нас Дали персонажей картин Гюстава Моро? Вдохновляла ли его причудливость нашей одежды, его, увлеченного, должно быть, благородной печалью полотен Веласкеса? Может быть, он пригласил нас, чтобы шокировать добродушных уроженцев своей провинции?

Однако вскоре я заметила, что мы больше не шокируем никого в деревне, вероятно, местные жители видали и не таких, как мы. Место встречи разношерстной артистической богемы, Осталь, не мог пострадать от провокационных выходок заезжих хиппи. К тому же рядом с кафе высилось здание непобедимой Guardia civil, и желательно было не попадаться на глаза стражам порядка во время курения травки. Можно было потанцевать, но вне Кадакеса, в Рашдинг например. Поскольку у нас не было машины, мы все дни напролет слонялись от Осталя до Маритим (кафе напротив пляжа) и до Мелитона, чтобы срезать угол. Мы бродили вдоль моря, обедали в дешевой харчевне и заканчивали свой день на холодном песке пляжа, любуясь звездным небом, перед тем как заснуть. Больше из боязни одиночества, чем из сексуальной потребности, я спала со своими случайными попутчиками. Я любила их длинные волосы и выпуклые бедра, к тому же у меня была слабость к блондинам — я видела в них что-то ангельское, и напрасно. В Кадакесе было много голландцев и англичан, поэтому у меня был богатый выбор. Курортные романы не длятся долго, да и к тому же у меня не было желания влюбляться.

По утрам мы завтракали на деревенской площади: cortado (кофе со сливками) и бриоши. Были еще разносчики, которые продавали churros, пончики с фруктовой начинкой в оливковом масле, сладкие и аппетитные. Я их обожала. На террасе кафе всегда на одном и том же месте сидел маленький чистенький человечек с суровым видом. Это был Марсель Дюшамп, вернувшийся в Кадакес после долгих лет отсутствия, настоящий сюрреалист старшего поколения. Виделся он только с Дали. Он часто играл в шахматы, игру, которая давно меня привлекала, и всегда молчал. Днем мы ходили купаться в уединенные места, поскольку на центральном пляже не было проходу от детей и туристов. По вечерам Дали приглашал нас к себе. Иногда я приходила к Дали с друзьями, иногда одна. Конечно, я предпочитала идти одна и слушать по дороге пение сверчков.

Мастерская Дали стала для меня просто откровением. Она была надежно защищена красивой старинной дверью в каталонском духе. Я спустилась по ступенькам и попала в заставленное помещение, сакральное место, где Дали предстал передо мной в рабочей одежде, с чистыми очками на носу и с палитрой в руках. В левой части мастерской была лестница, которая вела в надстройку, загроможденную книгами, экзотическими вещами, манекенами с витрин. Там были еще: гигантский макет молекулы, разноцветный картон и венецианские маски, оставшиеся после бала у Бестеги. Наверху была еще библиотека, состоящая из книг на любой вкус, ветхих и переплетенных, полуразорванных книг по искусству, научных трудов. Мастерская, в которую через большие окна лился солнечный свет, выходила на бухту Порт-Льигат. Я заметила большой гипсовый слепок «Гермеса» Праксителя, на который была надета фехтовальная маска и колпак Дэвида Крокетта, старомодный ларь с книгами, стул, обтянутый белой тканью, столы, заваленные красками, кисточками, эккерами и угольными карандашами. Но главное место в мастерской занимал холст. Он растянулся на всю стену, и благодаря системе электрических шкивов его можно было поднимать и опускать, нажав на кнопку. Маленький смуглый человечек сидел на табуретке и возился с углом холста. Дали представил мне его:

— Это Беа, он помогает мне перемещать холст. Еще он выполняет всякую подсобную работу.

Позже я узнала, что маленький Беа делал многое из того, о чем Дали не упомянул. Он писал детали картин, тяготившие Дали, занимался фоном, небесами, а также большинством так называемых реалистических частей картины, которые он просто-напросто копировал с фотографий. Одна из таких фотографий, в процессе работы исполнявшая функции центрального персонажа картины, была приколота прямо к холсту. Дали велел мне сесть.

— Садитесь и смотрите на полотно. На этом стуле сидит Гала, когда она приходит мне читать.

На ручке стула лежала открытая книга Сен-Симона, страница была заботливо заложена. Дали с восхищением прокомментировал свою картину:

— Вы видите эту рыбу! Какие цвета! Просто радуга! Это guilas, рыба, которую ловят повсюду. И эта брызжущая кровь, какая сила, не так ли?! Завтра я займусь ножом. Нужно, чтобы все внимание зрителей было сосредоточено на этом ноже. Гала говорит, что это шедевр.

Выйдя из мастерской, я прошла через маленький салон, окно которого обрамляло море, как рама картину. Это был салон-улитка (caracol по-каталонски), названный Дали так из-за лампы в форме улитки, стоявшей на столе. Когда мы выходили из дома, он показал мне незаметную дверцу в стене: «А здесь спит Беа…» Трудно было представить себе более скромное пристанище для человека, причастного к картинам, которыми гордятся музеи всего мира…