Евгений Панов - Зоология и моя жизнь в ней

В своих рассуждениях о том, каков должен быть плодотворный научный метод, великий английский философ Фрэнсис Бэкон прибег к такой метафоре. Говоря о возможных способах деятельности ученых, он делил их на три категории. Одни «ткут паутину мыслей из своего ума» и в этом отношении подобны пауку (рационалисты). Другие сосредоточены на коллектировании случайных, разрозненных сведений, не затрудняя себя тем, чтобы приводить их в систему и делать какие-либо общие выводы, Этих исследователей Бэкон называл эмпириками и уподоблял муравьям. И наконец, к третьей категории он относил тех, кто собирает лишь достоверные факты, классифицирует их, обобщает и на их основе приходит к открытию законов природы. Здесь он видел аналогию с пчелой, собирающей нектар с цветов, доставляющей его в улей и распределяющей по сотам.

Когда я много лет назад услышал мимоходом от кого-то из коллег об этой триаде, у меня возник образ, отличный от того, как его трактовал Бэкон. Он считал, что менее всего науке дают ученые-пауки, которые выстраивают умозрительные, схоластические рассуждения в отрыве от реальности. Мне же тогда показалось, что приоритеты должны выстраиваться в следующем порядке: муравей, пчела, паук. То есть, истинный прогресс науки обязан как раз рождению в уме ученого некой новой системы представлений, возникшей на основе знаний, которые были получены им на тех этапах, когда он вел себя сначала наподобие муравья, а затем – пчелы. Хорошим примером из истории науки может служить периодическая система Менделеева.

Скептическое отношение Бэкона к рационалистам-«паукам» было, как я полагаю, обусловлено общей ситуацией в сфере накопления знаний в начале XVII века, когда был написан его труд «Новый органон» (1620 г.). Тогда требовался уход от вольных построений натурфилософии к накоплению достоверных знаний о природе и их анализу путем эксперимента. Верный путь к становлению новой науки философ видел в методах индукции. Это способ познания, который можно коротко обозначить как вывод от частного к общему. Его принято противопоставлять дедукции, при которой ход рассуждении идет путем раскрытия сущности частных деталей на основе некого первоначального сформулированного общего положения. Сегодня принято думать, что в плане достоверности полученных знаний дедукция, в общем случае, имеет определенные преимущества перед индукцией, хотя прогресс науки путем движении от общего к частному видится со стороны не столь стремительным, как бы того хотелось.

В действительности же истинный процесс познания осуществляется за счет многоступенчатой регулярной смены этих двух методов. Идя путем индукции, ученый строит гипотезу (общее положение), проверяет ее правдоподобие методом дедукции и приходит в этот момент к необходимости сбора новых фактов, чтобы через их анализ и обобщение укрепить первоначальную гипотезу или же отвергнуть ее, заменив новой.

Именно так, оборачиваясь назад, я вижу свое движение вперед в попытках создать на основе увиденного ту систему представлений о сущности коммуникации у животных, которая сегодня видится мне достаточно истинной. Процесс начался еще в студенческие годы (глава 1) и подошел к завершению в тот период, о котором речь пойдет ниже. В эти годы (с 2012 по 2014 гг.) вышли три книги, в которых подведен итог всему сделанному за прошедшие пять с лишним десятилетий.

Но прежде чем подойти к рассказу о том, как они были задуманы, хочется бросить беглый взгляд в прошлое, чтобы восстановить ход событий, которые в итоге, позволили мне выстроить свою собственную, вполне оригинальную систему взглядов. Она настолько аргументирована фактическим материалом, что может, как мне кажется, надежно противостоять общепринятым ныне концепциям «мейнстрима». Это результат всей моей научной биографии, которую я схематично вижу для себя в качестве последовательности трех этапов: применение стратегий «муравья», «пчелы» и «паука».

На первой из этих стадий, я еще не отдавал себе отчета в том, что именно сейчас нахожусь в критической точке. Не обладая тем багажом знаний, который необходим для осознанного выбора той или иной научной платформы, которой придется придерживаться и далее, я в такой ситуации полной неопределенности (начиная с «чистого листа») интуитивно отдал предпочтение малоизвестной тогда в СССР этологии, а не всецело господствовавшему павловскому учению о рефлексах. К этому подтолкнула меня, поистине случайным образом, студенческая работа с малыми зуйками. О существовании этологических подходов к описанию и анализу поведения я узнал, сравнивая свои наблюдения за этими птицами на отмелях реки Пра с результатами исследований по тому же виду английских и немецких орнитологов.

Стадия «пчелы» пришлась на время моего пребывания в Новосибирском Академгородке. Здесь на рубеже 1960-х и 1970-х гг. ученые были увлечены общими проблемами методологии науки. Благодаря общению с гуманитариями я осознал тогда, в частности, важность системного подхода и его потенциальных возможностей в применении к анализу структуры индивидуального поведения животных и разнообразия их социальных систем (глава 4). Как раз эти идеи оказались тем самым «медом», обладание которым позволило мне отойти от узкопрофессионального взгляда этолога-натуралиста. Я стал думать, как можно было бы приложить к сфере сигнального и социального поведения животных общие принципы описания и анализа массивов данных, разработанные в развитых науках, например, в социологии.

Все это проложило дорогу к той «стратегии паука», как она мыслится мне. Я исходил из банальной истины: «все познается в сравнении». Стало быть, не исключением должна быть и категория явлений, традиционно именуемая «сигнальным поведением животных». Суть его, как мне стало понятно, можно уяснить себе, сопоставляя известное о нем с какой-либо другой системой обмена информацией в живых системах. А в этом плане наиболее полно изучены механизмы коммуникации у людей. Основой ее служат речь и язык, всесторонним анализом которых заняты всевозможные разделы лингвистики. Поэтому мне пришлось познакомится в первом приближении с основами этой науки (глава 5).

В последней декаде прошлого века в центре внимания целого содружества представителей гуманитарных и естественных дисциплин (лингвистов и психологов) внезапно оказалась тема происхождения языка. Здесь сразу же образовались два лагеря, противостоящих друг другу. Одни исходили из веры в то, что язык возник на почве коммуникации у животных, в процессе ее «совершенствования». Чтобы аргументировать эту позицию, ее сторонники заняты поисками таких явлений, которые выглядят, с их точки зрения, отдаленными предпосылками языковой способности людей. Основная идея состоит в том, что «новая система» (язык) была собрана, подобно игрушке лего, из такого рода «старых» компонентов. Их американский биолог Уильям Т. Фитч называет «скрытыми возможностями животных к использованию коммуникативных систем, подобных языку». В недавней книге этого автора «Эволюция языка» [301]эта идея постепенности эволюции от сигнальных систем животных к языку отражена в наиболее полной и безапелляционной трактовке.