Матвей Хромченко - Солист Большого театра

Если оставить за скобками семью и общественную суету, его повседневностью были занятия с концертмейстером и режиссёром, спевки с партнёрами по спектаклю, разучивание нового концертного репертуара, спектакли и концерты, записи на радио, гастроли. Знакомые – в основном члены его же «профсоюза», как правило, не менее благополучные, а если к нему на гастролях подходили «рядовые труженики», притом что до выхода не пенсию он выступал только в республиканских столицах и областных городах, то от них он слышал лишь отзывы о своём пении. Если же кто и мог хоть что-то шепнуть, то предпочитал молчанку: «учёный сверстник Галилея был Галилея не глупее, он знал, что вертится земля, но у него была семья»…

Аспирант консерватории, пересылая семье не съеденный им за обедом хлеб, о голоде – не о Голодоморе как спланированной акции – знал. Но если б его с намёком спросили, кто и с какой целью до такого довёл страну, до революции снабжавшую хлебом Европу, мог бы ответить: это следствие гражданской войны и неурожая 1921-го года, когда руку помощи нам протянул лишь Фритьоф Нансен [72], а Лига Наций устранилась.

В 1937-м были расстреляны дипломат Яков Давтян и видный партийный деятель Лев Карахан, мужья Марии Максаковой и Марины Семеновой [73]. Если это знал отец (широко не оповещали), то мог бы сказать: в Советском Союзе не только сын за отца, но и жена за мужа не отвечает, иначе как бы певица и балерина стали орденоносцами, народными артистами республики и лауреатами премии имени Сталина – при его-то жизни!

Через два года органы «разоблачили» террористическую группу оркестрантов Большого, в чьи планы входило… взорвать театр и убить Сталина. Бред, конечно, но ведь наверху разобрались, и освобождённые музыканты работали в оркестре до выхода не пенсию (из воспоминаний выдающегося трубача Тимофея Докшицера, Интернет). А что это был поставленный Главным Режиссёром спектакль: показать миру, что советская власть не только уничтожает врагов, но и исправляет допущенные «ошибки» – сменивший Ежова такой же палач Берия часть при предшественнике осуждённых и отправленных в лагеря выпустил, – так о том знали лишь «рабочие сцены».

При этом даже в последние годы сталинского правления не только старшее поколение, но и мои сверстники, то есть в возрасте за двадцать годков и старше, понимая, что творится нечто несусветное, никакими идеями не объяснимое, продолжали надеяться, что он в неведении, что его обманывает ближайшее окружение.

Но на какие действия, если б прозрел, мог отважиться певец Соломон Хромченко? Мой ответ: для него семья и ниспосланный дар были высшей ценностью, поэтому он, к тому же, повторю, человек не героический, публично протестовать никогда не стал бы, разве что если б потерял семью. У него в те страшные годы была другая, если угодно, миссия – нравственная, социальная, какая угодно, и в том, как он её исполнил, к нему претензий быть не может.

Но ведь так может сказать любой добросовестный профессионал, строитель: моя миссия – строить, врач: моя – лечить, пекарь: моя – хлебом кормить, а что происходит за пределами моей сферы ответственности, не моя забота… нравственна ли такая позиция даже в тоталитарном социуме?

Один из вариантов ответа – в ранее уже цитированном письме мне Виктора Литвинова: «Мне кажется, что мудрость жизни заключается в том, чтобы принимать мир таким, какой он есть, но при этом сохранять лицо и делать, что можешь, в пространстве своего влияния».

Когда был опубликован роман Бруно Ясенского [74]«Заговор равнодушных», в моём кругу бурно обсуждали не столько его содержание, сколько эпиграф: «Не надо бояться врагов, в худшем случае они могут только убить. Не надо бояться друзей, в худшем случае они могут только предать. Бойтесь равнодушных, ибо это с их молчаливого согласия совершаются все предательства и убийства на планете» – примеряли к нашему прошлому и настоящему. А сегодня я пытаюсь понять, как убеждение писателя в действительно попустительском безразличии миллионов уживалось с его деятельностью и творчеством? Он-то равнодушным не был – отстаивал коммунистические идеи, и даже начиная прозревать, что в Советском Союзе происходит, продолжал режим восхвалять – пока им же не был убит.

У отца врагов – в пределах его ойкумены – не было. Друзей не боялся, и ни они его, ни он их не предал (очередное везение: никого в застенках не пытали). И кем точно не был, так это равнодушным, даже в смысле Ясенского. А почему те, кто знали или начинали догадываться о том, что в стране происходит, молчали, как и отец, я своё объяснение, нравится оно или нет, предъявил.

Тогда «ягнята молчали» отнюдь не только в сталинском (хрущевском, брежневском) Советском Союзе – в муссолиниевской Италии, в гитлеровской Германии. Как писала о себе и своих единомышленниках Ханна Арендт [75], вспоминая события в Германии в начале 1930-х и после её разгрома, «нас деморализовало не поведение врагов, а поведение друзей» («подсказка» Леонида Никитинского, «Новая газета», 03.09.2015).

В книге «Ответственность и суждение» она ищет ответ на вопрос, как так получилось, что миллионы европейцев, католиков и лютеран, с детства впитавших христианские заповеди, от них, сопротивляясь или нет, отказались и своим молчанием покрывали массовые убийства. А оправдание (если я правильно её понял): поддерживая Советский Союз, они выбирали меньшее из зол, парировала: «Те, кто выбирает меньшее из зол, очень быстро забывают, что они выбрали зло»!

При этом есть коллективная вина за совершаемые преступления, которые человек не совершал, но своим молчанием им попустительствовал. А есть то, что он сделал лично: писал клеветнические доносы, издевался над арестованными. И пример Арендт: «любой, кто работает в судебной системе, не избежит политической ответственности за выносимые приговоры».

Так или иначе, вопрос о значимости социального равнодушия не снимается, и кому суждено предстать перед Высшим Судом, надеяться остаётся – помня об обстоятельствах жизни поколений наших дедов, отцов и моего тоже – лишь на какие-то статьи презумпции невиновности. В этом месте я напомню библейскую заповедь «Не судите, да не судимы будете», если кто и имел на то право, то их даже после смерти Сталина были единицы – Валерий Шаламов, Петр Григоренко, вышедшие к Лобному месту семеро храбрых… (не путать с персонажами советского фильма «Семеро смелых»). Но я не помню, чтобы они, в отличие от кухонных диссидентов с кукишем в кармане, когда-либо ягнят осуждали. Потому что «каждый выбирает для себя»… и потому ещё, что «нам сочувствие даётся / Как нам даётся благодать».

…

Чтобы в начале 1950-х отвлечь внимание подданных от происходящего в стране, Генералиссимус с его сателлитами в Восточной Европе развернул компанию борьбы за мир: в Советском Союзе (и странах Варшавского блока) повелел проводить один за другим районные, городские, областные и венчающий их всесоюзный съезд «борцов». (Из народной копилки: «войны не будет, но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется»). Как-то зашёл к нам мой дядя, беспартийный Наум даже комсомольцем не был, и чуть ли не с порога заспорил с отцом: зачем правительство тратится на съезды? мы же знаем, что СССР больше воевать не хочет, лучше бы эти сумасшедшие деньги пошли на зарплаты бедным. На что отец: ты ничего не понимаешь в политике – эти съезды имеют огромное международное значение!..