Витторио Страда - Самокритический автопортрет

С благодарностью вспоминает Веэс период работы в издательстве Эйнауди, особенно начальный - до 1968 года. Помнит туринскую жизнь, связанную с издательством и местными интеллектуалами -коммунистами и социалистами, атмосферу поисков - сегодня они выглядят не иначе как бесплодные потуги - некоей, так сказать, «иной» «левой», появление которой зависело в большей степени от изменений внутри СССР и менее всего являлось результатом самостоятельной выработки оригинальных идей. Отсюда интерес к советской реальности - официальной, показной, и подлинной, потаенной, подпольной (а значит, и к литературе как симптому и стимулу новых брожений в стране, где любое другое явление в области культуры еще более жестко контролировалось). Медленно выдыхавшаяся эйфория от XX съезда окончательно угасла в момент советского вторжения в Прагу. Веэс помнит, как в перерыве между заседаниями во время летних сессий издательства в Реме, прогуливаясь, Паоло Сприано и Джорджо Манганелли 25 беседовали с ним о возможном вторжении. Манганелли, реалистически смотревший на вещи, говорил, что никогда еще советские не выпускали из рук захваченного; Сприано допускал, что вторжения не будет; Веэс был почти уверен в неизбежности вторжения, но с некоторой долей остаточной надежды утверждал, что движения обновления не остановить: подавленное в одном месте, оно возникнет в другом. Для Веэса военное вторжение в Прагу ознаменовало конец советской внутренней эволюции на уровне власти (другое дело общество, которое в Советском Союзе было понятием абстрактным, хотя отдельные культурные силы уже не могли быть полностью подавлены). Порожденным оттепелью ожиданиям пришел конец, но у Веэса оставалась последняя надежда - зыбкая с точки зрения сегодняшнего дня - на внутреннюю эволюцию итальянской компартии, пусть замедленную и болезненную, в сторону ревизии своего исторического (сталинского) прошлого и преодоления акритического отношения к Советскому Союзу. Но когда и эта надежда умерла, то он не видел больше никакого смысла оставаться в партии: и так его пребывание в ней уже давно вышло за рамки разумного.

В воспоминаниях Веэса нет четкого порядка, и здесь он затронул то, о чем подробно будет рассказано ниже. Возвращаясь к туринским годам и личной жизни, которую, впрочем, трудно отделить от «общественной», он вспоминает летний отдых на море в Бокка ди Магра и в горах в Конье 26 . Упорно возникает в памяти самая что ни на есть «личная» история, приключившаяся с ним в Бокка ди Магра. Здесь жили Фортини, Эйнауди и другие со своими семьями. Однажды на взятой напрокат лодке Веэс отправился вместе с семьей и приятелем на дальний пляж, где уже были Фортини и остальные, приехавшие туда на машине. Во второй половине дня погода стала портиться, однако, не вняв уговорам друзей, Веэс решил возвращаться назад на лодке, чтобы сдать прокатчику, но при виде грозного неба оставил своих с Фортини. На лодке с ним поехал его приятель Эцио Ф., с которым они учились в Москве. Эцио, несмотря на слухи (возможно не имевшие под собой основания) о его каких-то темных «политических» связях, всегда был Веэсу очень симпатичен (у него была своя критическая позиция в отношении коммунистической ортодоксии). На полдороге к цели небо заволокла тьма, разрываемая молниями, и под яростными порывами ветра разразился страшный шторм. Веэс сидел на веслах несчастной посудины, которую взмывало на гребни валов, чтобы потом обрушить в ревущую бездну. Эцио, прекрасный пловец, бросился в море и кричал Веэсу из водной пучины, чтобы тот ради спасения тоже прыгал в воду. Но Веэс не умел и не умеет плавать - разве что в нескольких метрах от берега в спокойной воде. И он в состоянии какого-то трезвого помешательства продолжал грести, чаще загребая воздух, чем воду и носился вверх и вниз по этим жутким американским горкам. В тот момент Веэс не молился, но кто-то сделал это за него: постепенно этому аду пришел конец, Эцио, тоже в шоке, вернулся в лодку, и они вдвоем достигли пляжа. Фортини с невозмутимым участием признался: «А мы уж думали тебе конец».

Продолжая тему летних отпусков, Веэс вспоминает Конье, где он встречался с незабываемыми, милыми его сердцу Серджо Сольми 27 и его сыном Ренато. С Сольми-отцом Веэс уже был хорошо знаком по Москве, в период аспирантуры, когда этот блестящий поэт и тонкий литератор приезжал в Москву в составе делегации итальянских поэтов и писателей (в делегацию входил и Сальваторе Квазимодо 28 , но случившийся с ним в дороге инфаркт уложил его в Москве на больничную койку). К делегации присоединили и Веэс, не в качестве поэта, а литератора, и он вместе с Сольми и другими совершил необыкновенную поездку на Украину и в Грузию, необыкновенную по разнообразию полученных впечатлений и по восторженности встреч, которые, конечно, были официально организованными, но отличались непосредственностью и естественностью. Незабываем сказочный, ренессансного великолепия банкет, устроенный в Тбилиси Союзом писателей Грузии, длившийся всю ночь до рассвета, когда за обессилевшими от бесконечных тостов итальянскими поэтами, уже сидевшими в направлявшихся в аэропорт машинах, бросились самые стойкие грузинские поэты, чтобы выпить на посошок.

Общение с Ренато, младшим Сольми, человеком острого ума и блестящей культуры, как с ровесником, было более непринужденным. (А также потому, что он «опекал» Веэса на его первых шагах в издательстве Эйнауди, где играл ведущую роль, пока по идеологическим расхождениям не был вынужден уйти из издательства). Веэс вспоминает об этом в связи с разительным в «общественном» смысле эпизодом. Однажды в Конье на берегу горного потока они с Сольми разговаривали о китайских событиях. У Сольми они вызывали живой интерес, тогда как реакция Веэса на китайскую «культурную революцию» была инстинктивно негативной, потому что он видел в ней новую, отличную от советской форму «сталинизма» и «ждановщины». Сольми резонно заметил, что следовало бы, прежде чем выносить решительные суждения, подождать развития событий. Но Веэс выразил свое принципиальное неприятие деспотического насилия подчиняющихся указке сверху масс, квалифицировав его как «антикультурную контрреволюцию». Это был показательный эпизод, потому что позднее именно маоистская «культурная революция» неожиданным образом сказалась на частной и общественной биографии Веэса.

Городок Конье был местом других «исторических» встреч (если позволительно пользоваться этим словом применительно к мелким фактам): встреч Веэса и его половины с Пальмиро Тольятти и его женой Нильде Йотти. Эти встречи стали возможны потому, что Веэс с семьей жил в гостинице «Бельвю», в ресторане которой ежедневно питался Тольятти, живший неподалеку в снятом на лето домике. После знакомства в Москве и сотрудничества в коммунистической печати, включая журнал Rinascita , было вполне естественно, что встречи не носили чисто формального характера. Попутно в скобках Веэс хочет отметить, что когда-то Тольятти отказался публиковать статью Веэса, посвященную воспоминаниям Ильи Эренбурга, которую он вернул секретарю редакции вместе с язвительной и остроумной запиской, написанной от руки: «Страда должен понять, что это не гибель богов». Дело в том, что в своей статье Веэс вольно или невольно сгустил краски, наталкивая на мысль о «закате» старой советской идеологии, что на самом деле было далеко от действительности. И если на тот момент Тольятти мог оказаться правым, то в перспективе большого времени более правым оказывался Веэс: закат богов, в том числе и для самого Тольятти, действительно начался. Тольятти тогда выразил желание увидеться с Веэсом, когда тот будет в Риме. Встреча состоялась осенью 1963 года в здании руководства компартии. После окончания какого-то собрания Веэса впустили в большой зал, из которого толпой выходила участвовавшая на нем публика: на противоположном конце длинного стола сидел Тольятти. Темой встречи была не допущенная до публикации статья об Эренбурге. В статье Веэс отстаивал, между прочим, небесспорный тезис, сводившийся к тому, что меньшего порицания достоин Эренбург, который, зная об истинном положении дел в сталинской системе, тем не менее сотрудничал с ней во имя борьбы с фашизмом, чем те, кто, будучи неспособны понять реальность, позволили использовать себя в качестве «полезных идиотов». Тольятти, по всей вероятности, почувствовавший в этом если не намек, то нечто, касавшееся его лично, сказал Веэсу, что тот неправильно ставит вопрос: «мы ничего не знали» - его буквальные слова, он повторил их дважды (имея в виду самые чудовищные аспекты сталинизма). Эти слова глубоко разочаровали Веэса, конечно, не ожидавшего от Тольятти никаких признаний, но не готового к такому невероятному заявлению. (Встреча, видимо, была организована, чтобы «оправдаться», вернее, объяснить, почему Тольятти отказался публиковать статью).