Марина Райкина - За кулисами. Москва театральная

– А ты хотела «кушать подано» сыграть? У нас не получится. Ты на сцене слушайся Мамуку (актер труппы Мамука Заркуа. – М. Р .), следи за ним, он прикроет.

Как выяснилось потом, не он один меня контролировал – вся команда была заточена на внедрение в профессиональную среду инородного и, что особенно неприятно, самодеятельного тела.

Приходит Мамука, приносит костюм, и я падаю в обморок от его нереальной красоты (костюма, конечно). Да этому предмету костюмного искусства от Ольги Резниченко место в музее, он заслуживает отдельного описания. Значит так, мне достались: 1) объемные шарообразные панталоны из бархата золотистого цвета; 2) фиолетовый камзол с крутой поролоновой грудью, отороченный золотистой тесьмой и расшитый висюльками из стекла; 3) золотистые башмаки с синими помпонами на круто загнутых носах; 4) высокий в полоску колпак с игривым загибом на сторону; 5) маленькая черная шапочка из бархата, которую в обязательном порядке надевают под колпак, чтобы волосы не торчали.

Первый звонок.

– Господи, молния-то здесь полетела, – заволновалась костюмер, когда я напялила на себя всю эту дель-артовскую роскошь.

И она, недолго думая, берет иголку и наскоро, пока не прозвенел третий звонок, зашивает прямо на мне костюм, как потрошеную дичь перед отправкой в духовку. Надо сказать, что состояние мое уже близко к критическому: в животе вдруг разлилось что-то подозрительно неприятное, жар, потом озноб. И еще одна мысль: а как же теперь мне, зашитой от седьмого шейного позвонка до копчика, с туалетом быть? Ну, если приспичит? И непонятно куда делся мой бодрый утренний кураж и желание самой испробовать профессию, про которую я столько знаю. Может, сбежать, пока не поздно? Поздно – за мной пришли.

– Надо тут сесть, – говорит Мамука, разворачивая на сцене черную гондолу.

– А делать-то что?

– Рукой делай так, – показывает он, откинувшись назад всем корпусом. Мой театральный учитель – в данный момент как мистер Икс – весь в черном, с веслом и говорит мало, но что бы я без него делала…

Надо сказать, что Мамука Заркуа – человек удивительной судьбы, о котором я должна рассказать в доказательство того, как развал СССР из финансиста сделал артиста. Но тут прямо над головой загремел оркестр (он расположен над сценой, как на мосту), замелькал многофигурный танец, и мы с Мамукой в гондоле «поплыли» вдоль задника с площадью – наверное, Сан-Марко. А может, какой другой? Но нет у меня времени разглядывать венецианские красоты, расписанные художником, мне надо позы в лодке принимать, пока мы «фланируем» из кулисы в кулису – четыре раза.

Нет, пока артисткой быть очень даже приятно: возлежишь себе на корме и делаешь в воздухе руками, а гондольер тебе напевает «Мы на лодочке катались…» – не итальянское, конечно, но за оркестром его все равно не слышно.

Первый акт.Все-таки удивительный спектакль поставила Тереза Дурова – красивый, веселый и духоподъемный. Это видно не только из зала – даже из правой кулисы, где я стою в ожидании очередного выхода. Одна сцена на скорости сменяет другую. Я любуюсь, например, таким фокусом – полено превращается в Буратино. Трюк сделан с помощью театра теней, и первые минут пять публика уверена, что в деревяшку действительно упрятана длинноносая кукла в человеческий рост. Но я-то знаю, что это никакая не кукла и даже не взрослый актер или тем более актриса-травести, а натуральный мальчик: два подростка играют в очередь – Миша Маневич и Эмиль Рывкин. Во-первых, они оба не первый год выходят на сцену, а во-вторых, такого эффекта режиссер по пластике Владимир Ананьев добивался весьма необычным способом: на репетициях ребята сами из папье-маше клеили голову и руки героя, потом крепили это на себя, чтобы прочувствовать, как работают голова куклы, кисти рук. Работа не пропала – фокус удался.

Или вот еще: сверчки с нежной песенкой на три голоса (почему-то запоминается фраза «не бойся, мальчик деревянный, ведь ты не можешь утону-у-уть») или крыса Шушара, что так смешно трет нос. А застывшее лицо Буратино – это особая такая маска, которую… Но Мамука не дает мне отвлечься на детали, говорит: «Сейчас выходим из противоположной кулисы» – и мы перебегаем туда.

И вот с этого момента я уже как будто не чувствую тела, а превращаюсь в один сплошной безумный глаз, который боится потерять из виду своего сценического инструктора. Я – как он, я – за ним, ой… опоздала, ай, мама дорогая… вывалилась из ансамбля масок, работающего с четкостью дорогого отлаженного механизма. Каждый держит свой образ, знает траекторию своего перемещения в мизансценах и, чувствуется, ловит кайф от закрепленных импровизаций. Но ведь массовка!

А я… как заполошная курица среди них – в такой массовке легко опозориться. Хотя, к чести артистов надо сказать, я чувствую, как они меня прикрывают – кто движением, кто тихим словом знак подает, типа «уходим».

Действие со сцены молниеносно перелетает в зал, где уже врубили свет, как в антракте. Никакого антракта: под полицейские свистки появляется пара аферистов-профессионалов – лиса Алиса и кот Базилио. Дети тянут к ним руки, родители хохочут – работать с залом надо уметь, а Настя Тюкова и Володя Седлецкий делают это виртуозно, поднимаются на сцену, и тут танцем их поддерживаем мы, массовка. То есть… все минус я – мой удел на заднике принимать позы, которые уже становятся осмысленнее.

Да я весь второй акт не ухожу со сцены – толкаю повозку театра Карабаса Барабаса, на которой картинно замерли Мальвина, Пьеро, Арлекин, пудель Артемон и другие хорошенькие куколки. Бью в ладоши над головой и стучу каблуками об пол во время их представления. А вот в сцене «Тридцать три подзатыльника» мы с Мамукой сидим за фургоном в ожидании ее конца.

Пришло время представить моего театрального учителя: он родом из Грузии, об актерской карьере не помышлял, поступил в университет учиться на финансиста. А тут перестройка, Советский Союз развалился. Пока гремит оркестр, Мамука шепотом рассказывает: «Ходили по городу люди с автоматами. Какие военные? Бандиты, наш дом три раза грабили. Время такое было: или мне тоже автомат брать, или уезжать». Уехал в Москву, попал в театр к Дуровой (тогда он еще назывался Театром клоунады) и стал отличным монтировщиком. Но клоуны – народ веселый, по ночам что-то репетировали, и монтировщик Заркуа поддался искушению, стал играть в капустниках и, к удивлению многих профессионалов, отличался природной органикой (как кошка, говорят) и даром комика. Ни слова не говорил Мамука – просто памятником стоял в спектакле «Город Я», а все валялись. Променял твердую зарплату и спокойную жизнь монтировщика на эфемерное актерское существование с не менее эфемерным заработком – и не жалеет. К тому же женился на острохарактерной артистке Надуваевой, и вместе они теперь представляют выразительную и счастливую пару: длинная смешливая блондинка с невысоким, серьезного вида мужчиной.