Марина Райкина - За кулисами. Москва театральная

Над нами оркестр льет ну что-то такое мелодично-романтично-итальянское. Только, глядя на дирижера Максима Гуткина, я почему-то в этот момент думаю про страшное: а ведь он счастливчик – дирижировал мюзиклом «Норд-Ост» на Дубровке, был в заложниках, выжил. И теперь так красиво машет руками…

Антракт. Сижу в коридоре на лавочке с артистами, сама как артистка. Маски не снимаю – иначе потом долго восстанавливать сложную шляпную конструкцию. Все-таки успеваю отрепетировать поклоны с Арлекином и Коломбиной (Гена Краковский и Саша Скоринова), поговорить с Максимом Гуткиным про музыку и спросить Терезу Дурову: «А почему у тебя Буратино оказался в Венеции?»

– Для меня Буратино – это Пиноккио, – говорит она, – оба родом из Италии – что у Коллоди, что у Толстого. Для меня это фантасмагория, а не сказка, и более фантасмагорическое место, чем Венеция, представить сложно. К тому же место действия спектакля – страна, национальный колорит – для меня всегда важно. Плюс ко всему не надо забывать, что в детском театре 50 процентов зрителей – взрослые, которые приводят детей. И для них в том числе – венецианский карнавал, маски, которые, не поверишь, для меня стали в какой-то степени открытием.

– Что ты имеешь в виду?

– За кулисами я ловлю себя на ощущении, что не могу общаться с артистами, потому что на тебя смотрят одни глаза. Мои артисты, которых я хорошо знаю, для меня загадка, я в этот момент робею.

В гримерку почти бегом спешит Буратино, он же Миша Маневич. Лицо раскраснелось – ведь у него специальная силиконовая маска, по особой технологии снятая именно с его лица.

– Миш, а больно было?

– Да не очень, только долго – часа два.

Если описать кратко процесс изготовления маски, то он выглядит примерно так: сначала на подготовленное лицо (брови и ресницы смазывают жирным кремом, волосы закрывают латексной лысиной) наносится первый слой слепочной массы. Два компонента силикона, стекая жидкой массой, покрывают лицо тонким слоем и застывают до твердого состояния. Далее в ход идут гипсовые бинты – их наносят вторым слоем, получая бинтовой «кожух». С полученного слепка отливают модель лица, и у скульптора появляется исходная модель для создания будущего образа – маски Буратино, которая уже в самом конце процесса расписывается акриловыми красками под нужный тон. Точно так же делали и нос деревянного мальчишки.

Второй акт. Божественно поет Пьеро с выбеленным лицом, картинно возлежа на лестнице:

Шикарный контртенор Гоши Егиянца улетает под колосники. И музыка шикарная у Рыбникова. Еще в антракте Максим Гуткин объяснял мне, что музыка создает атмосферу Венеции XVII века, что у него в оркестре и мандолины звучат, и дульцимер. Максим внес в партитуру элементы раннего барокко, можно расслышать даже что-то от Вивальди.

А папа Карло (Борис Рывкин) тем временем ищет своего деревянного «сыночка», но в этой Венеции каждый занят только собой: «дорогими пиявочками», как Дуремар (Руфат Акчурин), или театром с куклами.

Во втором акте Дурова отметила для меня всего-то две большие сцены. И тогда Мамука принимает решение прихватить меня еще в харчевню «Три пескаря» – таскаю с ним поднос с бутафорской рыбиной («Ах, фаршированная щу-у-ука!») и убегаю, картинно выбрасывая вперед руки, – целых два раза. Кажется, зажим уходит.

Дурова как никто умеет создать яркую, динамичную и большую конструкцию, в которую (внимание!) заложена правильная программа с точки зрения воспитания. В антракте, когда я ее спросила, какой смысл сегодня она видит в этой старой истории, она сказала:

– Главный – в словах черепахи Тортилы: не важно, кем ты родился, важно, какие поступки ты совершаешь. И – как результат – кем становишься. Это тема выбора, которая рано или поздно встает перед любым существом, даже, как у нас, перед длинноносой куклой. И еще смысл в последней фразе, когда куклы говорят Буратино: «Это твой театр», – а он им: «Нет, это театр моего папы Карло». Надо всегда быть благодарными своим родителям и понимать, что они для тебя сделали.

Конец близится, подведем итоги моей сценической деятельности. Первое: время на сцене отличается от реального. Второе: массовка (особенно в мюзиклах и музыкальных спектаклях) – пахарь, которому надо поставить памятник. Третье: не врут, что на сцене проходят все болезни (я забыла про больную спину). Четвертое: сцена – отличный способ для похудения (у меня минус два кило).

Вот он, счастливый конец, не по Толстому, а по Коллоди – деревянная кукла превратилась в живого мальчика. Зал коллективно выдохнул «ооо!!!», когда сначала за очагом, нарисованным на куске старого холста, открылся волшебный театр – в розовом свете, огнях и с прелестной куколкой на сверкающем шаре, а потом Буратино стащил с лица неподвижную маску.

Последний удар по моему актерскому самолюбию – финальный хит поют все… минус я. «Скажите, как его зовут? БУ (тара-ра-ра-ра) РА (тара-ра-ра-ра) ТИ (тара-ра-ра-ра) НО (тара-ра-ра-ра)! БУ-РА-ТИ-НО!!!» Обидно стало, хотя на поклонах, как отрепетировала, чмокала в щечку Арлекина.

P. S . А цветочки мне подарил – не поверите кто – сам Карабас Барабас. Да нет, не Тереза Дурова, а артист Дик, отлично сыгравший хозяина кукольного театра.

Прошу заметить, что узкопрофильных образцов устного народного творчества про врачей, переводчиков, библиотекарей не так уж много. Нет, про пьяного слесаря и чукчу-хирурга, который «ничегонепонимает», еще услышать можно, но чтобы так многосерийно… А вот театр и тут на привилегированном положении. Все-таки прав был Чехов, который отмечал в своей пьесе «Чайка», что «артистов у нас любят больше, чем купцов». Причем кто сочиняет? Да сами же артисты или те, кто бродил и бродит за кулисами и фиксирует, как…