Никита Михалков - Мои дневники

Квартира таксиста в Петропавловске-Камчатском. Семья на материке. Квартиру получил из фондов. Две комнаты. Пусты совершенно. Только телевизор «Юность» в одной из них. Ни одного стула. Пол в квартире странный – половина зеленого, половина коричневого. Да в другой комнате двуспальная кровать и на ней – магнитофон, катушки, альбом с фотографиями, валериановые капли, часы, обручальное кольцо, лосьон для волос, порнографические карты, две куртки, майка и рубашка вместе с вешалкой.

А в ванной на гвозде почему-то висят темные очки.

История двух братьев и женщины с мальчиком, если ее рассматривать «по-достоевски», то есть углубиться в характер взаимоотношений и взаимоотношения характеров, можно достичь возможности говорить языком чувственным. Достичь возможности, создав однажды мир, купаться в этом мире, необъяснимом и прекрасном.

Большой крейсер на рейде. Команда 2 тысячи человек. Увольняются сразу 500 человек на берег в субботу. Увольняемых берет тральщик…

Обратно их привозят всех «чуть трезвых». Тех, кто не может сам подняться, укладывают в сетку, в которую насыпали овощи, и лебедкой поднимают на корабль. И прямо в трюм опускают. Этакая гигантская авоська, а из нее свешиваются ноги, руки, ленточки от бескозырок.

Тот же крейсер. В кают-компании сидят офицеры. Один другому жалуется, что дома не был два месяца, пришел на два дня, а у жены менструация. Капитан услыхал и приказывает громовым голосом старпому:

– Составить график менструаций жен офицерского состава, чтобы зря на берег не шатались.

Решили выдавать корякам паспорта. Сначала стали ездить по селениям, фотографировать, заполнять паспорта, проявлять пленки, печатать фотографии и дальше, все как положено. Но потом это дело всем надоело и просто печатали 6 фотографий: он, она – 16 лет; он, она – 30–40 лет; он, она – 50–60 лет, и все.

Так как коряки «все похожи», то и вручали им паспорта с приблизительными фотографиями, отличавшимися только по возрасту и полу. Кстати, единственное, что самих коряков здесь смущало – то, что кухлянки на фото не совпадали с их родимыми кухлянками. И очень человек обижался, если ему доставался паспорт с фотографией коряка в кухлянке, которая ему не нравилась. Он этого паспорта не брал и обижался страшно.

Стол. Люди. Веселье. Псевдо и не псевдо. Гуляют, орут что-то друг другу. Муж и жена, хозяева дома, тоже веселы. За них поднимают тосты, и они пьют за гостей, друг за друга. Видимость совершеннейшего благополучия. Шумно, радостно, во многом лживо.

Потом идет большой фрагмент из жизни этих людей – мужа и жены. (Может быть, срезы из всех этапов их жизни.) Сложности, мордобития, измены, ревность. В конце картины – тот же стол, продолжение веселья, его конец. Гости: кто пьяный, кто ушел, кто как…

И финал – объяснение в любви двух этих людей, проживших большую жизнь, и объясняются они страстно, чувственно, искренне, в детской, где спят трое их детей.

Эшелон призывников. Чтобы не растерять их и чтобы за водкой не бегали, начальник эшелона их разул. Эшелон босых людей.

Мишланов в раздумьях:

– Слушай, а если я буду и Горького читать, и Достоевского?

– Одновременно?

– Нет, по очереди.

– Можно.

– А я не ох…ею?

В бане. Голый, нескладный русский человек, длинный и с выпирающими бедрами. На веревочке, обмотанной вокруг талии, – связка ключей.

«Нас с вами постигла обоюдная русская судьба, Аркадий Макарович: вы не знаете, что делать, и я не знаю, что делать. Выскочи русский человек чуть-чуть из казенной, узаконенной для него обычаем колеи – и он сейчас же не знает, что делать. В колее все ясно: доход, чин, положение в свете, экипаж, визиты, служба, жена – а чуть что и – «что я такое?». Лист, гонимый ветром. Я не знаю, что делать!»

Ф. М. Достоевский. «Подросток»

Картина, содержание которой заключается в рассказе о жизни города, на который уже сброшена атомная бомба. Она летит. Уже никто остановить ее не может. Тут стоп-кадр. Бомба замирает в кадре. И начинается история об этом городе и его жителях.

Военный корабль Камчатской флотилии Тихоокеанского флота. 70-е гг.

Молодые, старые, их отношения, конфликты, надежды, стремления, любовь… то есть все то, что не имеет уже никакого смысла, когда летит бомба.

Кончается тем, что бомба продолжает лететь.

Далее следует несколько глав, которые имеют своей целью восполнить отсутствие дневниковых записей в последние месяцы моей службы на Камчатке и естественным образом исчерпать «армейский период» моей биографии, по крайней мере в рамках этой книги.

На мой взгляд, мне удалось совершенно слиться с моими товарищами по службе. То есть там не было ни писательского сына, ни московского артиста, ни молодого режиссера, начинающего свой первый большой фильм, и так далее. Я был сначала просто матросом, потом старшим матросом, потом старшиной второй статьи, а потом и первой. (Вообще, закончил я свою службу главстаршиной, хотя настаивать на этом не вполне корректно, потому что «по гамбургскому счету» закончил я срочную службу старшиной первой статьи, а главстаршину мне присвоил командующий Балтийским флотом уже много лет спустя, так что звание это… оно хоть и почетно, но абсолютно незаслуженно, по той именно причине, что всего лишь «почетно». А главстаршина – это столь уважаемый ранг, что облеченный им моряк может решать на корабле вопросы оперативнее, а зачастую и справедливее, чем сам командир корабля. Это то, что называется «слуга царю, отец солдатам».)

Но мы отвлеклись. Как известно, в армии есть две причины, по которым можно прервать киносеанс: боевая тревога и привоз свежего хлеба. Если случается то или иное происшествие, киносеанс прерывается на то время, пока не будет отменена тревога либо разгружен хлеб.

Так вот, я уходил из своего экипажа на дембель как раз во время киносеанса, и не просто киносеанса, а ребята смотрели «Бриллиантовую руку», которую прервать было бы просто преступлением. Но, когда я уже был готов отправиться в аэропорт и находился практически «одной ногой» за КПП, кто-то из мичманов задержал меня и попросил подождать. Времени у меня еще немного было…

И вот буквально через несколько минут меня окружили мои сослуживцы, которые специально, чтобы со мной попрощаться, прервали киносеанс! На моей памяти это был единственный раз, когда показ фильма прервали не по одной из двух причин, о которых я говорил. Это было невероятно трогательно и так по-товарищески, что запомнилось мне на всю жизнь. И, думаю, это было главным моим достижением в армии – выше и важнее всех знаков отличия и воинских званий. Потому что именно эти отношения симулировать невозможно: они либо есть, либо их нет.