Никита Михалков - Мои дневники

Короче говоря, на всех посадках я ждал адмирала возле VIPа, когда он выходил, опять его сопровождал, и мы снова пили… И так, планомерно нагружаясь, одолели весь путь и приземлились в аэропорту Москвы. Адмирала сгрузили в черную «Волгу», подъехавшую прямо к трапу. Тут же дематериализовались и его сопровождающие – кто-то уехал с ним, кто-то прыгнул в другую машину… И я, невероятно пьяный, – один в московском аэропорту, с ужасом осознающий одно, что, когда ты с адмиралом рядом, еще что-то можно «разрулить», но если сейчас меня остановит патруль, то это – конец! Приехав в Москву, оказаться на «губе»! Весь мой отпуск может улететь «коту под хвост»!

Да-да, это был еще не официальный дембель, а всего лишь отпуск. Правда, я его воспринимал уже как некий «отпуск-дембель». После него мне предстояло дослуживать что-то около месяца, но с согласия моего командира на Камчатке, чтобы обратно не мотаться, я мог дослужить в московском полуэкипаже и демобилизоваться оттуда.

«Ил-18» готовится к взлету с камчатского аэродрома

В общем, проявляя невероятные в столь пьяном виде чудеса осторожности, используя особенности аэровокзального ландшафта, прячась за толпой спешащих пассажиров и вращая головой на все 360 °C, я «огородами» добрался до такси. И вот – слава те, Господи! – я в салоне автомобиля, под защитой дверцы с кубиками и замечательной скорости на трассе!

Москва! Все! Дальше ехать некуда, Москва!..

Из первой же встретившейся телефонной будки я позвонил домой. Оказалось, мама в Доме литераторов. И я, как был, в военно-морской форме, на том же «моторе» приехал туда. Причем был еще довольно стеклянный, хотя не шатало, просто в самолете слишком много было выпито. Мама обрадовалась мне ужасно. Я застал ее в дубовом зале ресторана ЦДЛ.

– Что-то будешь?

– Да, – радостно отвечаю, – выпью коньяку.

Мне принесли коньяку. Не помню, почему его вдруг оказалось так много. Может быть, я так и заказал? Помню только, что из графинчика налился мне полный фужер. И я его на глазах изумленной мамы ахнул. Признаться, мне было уже все равно – что пить.

Наговорившись вдоволь с мамой, я сказал ей, что «скоро приду», и уехал в Дом кино. (О дальнейших моих приключениях в этот вечер смотри в книге «Территория моей любви» в главах о моей женитьбе на Татьяне. Поскольку они уже не имеют отношения к моей армейской службе, здесь я умолкаю.) Я словно с разбега нырнул с головой в мою «старую добрую» Москву и в еще такой новый для меня и такой желанный мир кино.

О содержании дальнейших записных книжек (1980–1993) я уже говорил на последней станице предисловия. Здесь добавлю только то, что специально не классифицирую здесь их мозаичный, переливчатый состав, не раскладываю по тематическим полочкам… А, казалось бы, чего проще – здесь раздел «Синопсисы», там «Наблюдения», тут «Раздумья». И пошло-поехало – «Актерское мастерство», «Работа с оператором», «Пластические решения»… Через несколько страниц – «Советский сюр», дальше – «Наши за границей», потом – «Цитаты классиков»…

Нет! В записной книжке, как в жизни, одно перетекает в другое, и только в том случае, если не прокладывать резких границ и барьеров между частями единого живого целого, оно и останется целым и живым. Другими словами, останется дыхание жизни, пульсация времени и авторская, то есть моя, непредвзятость и искренность. Останется и это чудесное вечное перетекание боли в счастье, гнева в сострадание, радости в печаль, а созерцания в размышление. Ученичества – в мастерство, растерянности – в творчество… Разумеется, возможны и обратные перетекания, так до бесконечности.

Я специально не классифицирую. Многое в этих неявных связях между записями разных дней и лет, может быть, даже нельзя понять, а возможно лишь почувствовать, но это и есть самое главное, для чего снимаются фильмы и пишутся книги.

Эта ассоциативная архитектоника кажется мне абсолютно естественной, а как говаривал наш старшина Мишланов: «Что естественно, то не безобразно!»

Съемка Аннушки!

«Чего ты боишься?»

«Чего ты не любишь?»

«Что любишь?»

«Любишь ли брата?»

«За что?»

«Чего больше всего хочется?»

«Чего больше всего не хочется?»

( Современный комментарий автора:Это первый год, когда начал воплощаться замысел фильма «Анна от 6 до 18». Моей дочери Анне – 6 лет. И с этих пор раз в год, под объективом кинокамеры, я задавал дочери одни и те же пять вопросов: что ты любишь? что не любишь? чего боишься? чего ты больше всего хочешь? что, по-твоему, происходит вокруг тебя и в стране?..

В промежутки между ее ответами я вмонтировал хроникальные кадры о том, что происходило в это время в стране… И сам не ожидал, что получится такой документ.

«Анна от 6 до 18» – очень беззащитная картина. Про нее можно сказать все что угодно, но одного у нее не отнимешь: тринадцать лет съемок. Тринадцать лет жизни растущей девочки в меняющейся стране.

Три вещи нельзя симулировать – любовь, темперамент и время…

Считаю, что это одна из самых серьезных моих картин. Никто не знал, чем это закончится, но я упорно каждый год задавал по пять вопросов своей дочери… и так с шести лет.

Надо сказать, были и драматические моменты, и даже опасные, потому как снимать кино на профессиональной аппаратуре без утвержденного сценария в то время было просто «чревато». А нужно было раздобыть коробку пленки, бесшумную аппаратуру, затем аппаратуру, чтобы записать звук, – все это надо было доставать через товарищей, которым тоже приходилось рисковать.

Никто не знает, сколько проживет. Но мне казалось, что если есть какая-то реальная ценность в жизни, то ценность эта – потраченное время.

И вот росла девочка. И какие же невероятные события послал нам Господь за это время! Когда я начинал снимать кино, не мог представить, что через десять лет будут отворачивать головы памятникам, а перед этим случатся подряд три смерти генсеков. («Пятилетку – в три гроба», – как заметил мой отец.) И каждый год Анна, воспитанная в пионерских традициях, говорила: «Я хочу, чтобы новый руководитель коммунистической партии…» – и далее шло клише.

С дочерью Аней (кадр из фильма «Анна от 6 до 18»)

«Анна от 6 до 18» – очень беззащитная картина. Про нее можно сказать все что угодно, но одного у нее не отнимешь: тринадцать лет съемок.