Рина Зеленая - Разрозненные страницы

После того как наш театр не вернулся в Москву и продолжал гастролировать, я просила Министерство культуры отозвать меня для работы во фронтовых бригадах. Театр не отпускал. Но вот наконец приказ – меня отозвали.

В Москве концертов было мало. Составлялись небольшие бригады, которые обслуживали санбаты, выезжали под Москву, в Волоколамск, подо Ржев. Ведало этим Министерство культуры, иногда – отдел эстрады по военно-шефской работе. Потом театры стали сами организовывать фронтовые бригады. К этому времени многие наши товарищи побывали на фронте. Были и трагические судьбы. А бригады все ехали и ехали. Слава богу, все дальше и дальше от Москвы, а то ведь можно было до линии фронта пешком дойти.

В Тулу мы ехали на машинах. С нами был один из замов председателя Комитета по делам искусства – Попов. Выступали в городе, в офицерском клубе. В концерте участвовали певцы из театра Немировича-Данченко (Гольдина, Хромченко), из оперетты (Регина Лазарева) и другие актеры. После работы всех повезли ужинать в гарнизон. Поесть-то надо: ведь война, еды нет.

Мы вышли после концерта последними – я, Гольдина и Регина Лазарева. Машина стоит. Мы сели. Кругом темно. Куда нам ехать? Шофер тоже не знает. Мы решили ждать – авось кто-нибудь вспомнит, что нас забыли.

Пока мы раздумывали, издалека послышался гул самолетов.

– Вылезайте из машины, бегите в дом, – сказал водитель.

Темнота. Куда бежать? Взялись за руки, вбежали в какой-то подъезд. Темно. Встали рядом. Гул так близко, прямо над головой. И вдруг отвратительный визг летящей вниз бомбы. Через секунду – удар. Все дрогнуло. Сейчас будет взрыв. Мы обнялись, прижались друг к другу, стоим. Взрыва нет. А мы все стоим и ждем. И вдруг в тусклом свете, упавшем из окошка, выходящего в подъезд, видим на полу множество маленьких белых котят. Они сидели, ползали около наших ног, как будто им с нами не так страшно.

Потом, когда нас нашли, так никто и не объяснил, отчего не взорвалась наша бомба. Оказывается, так бывает. А мы были здорово испуганы. И только присутствие белых котят ободряло нас. С тех пор много лет, встречаясь друг с другом, мы вспоминаем эти минуты в темном подъезде с белыми котятами.

Иногда я, как старый солдат или как поэтесса Юлия Друнина, хочу надеть свои медали или знаки отличия, которые товарищ Гречко всегда давал мне за шефскую работу, и рассказать что-либо страшное о том времени, вспомнить о чем-то значительном, произвести впечатление. А в памяти встает осенний день, приезд в Брянск, вернее, перелет из авиационной части, где мы выступали накануне.

На небольшом военном аэродроме БАО, который перегонял свои машины в Брянск, нас погрузили в самолет, и мы благополучно прибыли в город. Это было почти на другой день после освобождения Брянска нашими войсками.

Когда мы с аэродрома подъезжали на машине к Брянску, меня поразила открывшаяся взору картина. Еще недавно к городу вела длинная аллея стройных тополей. Сейчас по обе стороны дороги торчали пни и лежали нежно-зеленые круглые стволы деревьев, аккуратно спиленных на одном уровне и упавших ровными рядами, как столбы. Я потом узнала у шофера: когда шло наше наступление, деревья мешали немцам бить из орудий по наступающим, и аллея упала, срезанная, как косой.

В нашем доме убежища не было. Это тем более странно, что дом был построен перед самой войной. Жили там актеры МХАТа, Большого театра, театра В.И. Немировича-Данченко. Не знаю, кто был заказчиком и как это делалось.

Когда началась война и ежедневные налеты немцев на Москву, на крыше нашей пятнадцатиэтажной башни поставили зенитную батарею. Она охраняла небо над нами, а немцы старались попасть в наш дом, чтобы погасить батарею.

Когда завывала сирена, многие спускались вниз, в квартиру управдома Пайкиса, считая почему-то, что там безопаснее. Однако другие предпочитали оставаться у себя дома. Пайкис и его жена разрешали всем приходить к ним, сидеть на стульях, на скамейках, просто на полу, были очень внимательны, давали напиться ребенку и т. д.

Единственный человек никогда не выходил из своей квартиры – это Владимир Иванович Немирович-Данченко. К нему приходили, просили, требовали. Даже дирекции театра он не уступал.

И все же однажды я увидела Владимира Ивановича в квартире у Пайкиса. В этот вечер налет начался как всегда вовремя – часов в десять. Я, как обычно, устроилась на полу, у стены и вдруг увидела профиль В.И. Немировича-Данченко. Он сидел в кресле недалеко от меня, положив ногу на ногу и подперев голову кулаком правой руки. Сидел очень прямо, почти не меняя позы все время и ни с кем, по-моему, не разговаривая.

Все прислушивались к гулу зениток и далеким взрывам, доносящимся снаружи, и тихо переговаривались. Это продолжалось бесконечно. И вдруг – страшный взрыв, близко, где-то рядом. Дом вздрогнул. Раздался общий вскрик, люди вскочили с мест, готовые ринуться куда-то. И в это время раздался негромкий голос Владимира Ивановича:

– Спокойно! Спокойно! Для того и убежище, чтобы из него не убегали.

Все почему-то мгновенно послушались и сели на свои места.

Когда прозвучал отбой, мы вышли от Пайкиса и узнали, что бомба упала через дорогу, попав в типографию Академии архитектуры. Взрывная волна вышибла стекла в нашем доме.

Дружинниками, дежурившими на всех этажах лестничной клетки, были мужчины нашего дома, в основном актеры, режиссеры, музыканты. Мой муж в эту ночь дежурил где-то наверху. Взрывом его сильно отнесло, он очутился на другом этаже и столкнулся с Асафом Мессерером. Они невольно схватили друг друга в объятия и начали ощупывать один другого. Это ведь были для москвичей первые страшные бомбежки.

Наши дружинники-пожарные дежурили все дни. Там были и Добронравов, и Мессерер, и Хмелев, и Комиссаров. Все они сразу после сигнала воздушной тревоги бежали к своим постам в полной темноте. Многие из них, как мальчишки, лазали на пятнадцатый этаж смотреть работу наших зенитчиков, приносили оттуда осколки снарядов, которые сыпались дождем. Солдаты были в шлемах, а дружинникам шлемов не полагалось. Я сказала К.Т.Т., когда он мчался на дежурство:

– Слушай, ты надень хоть кастрюлю, а то про бьет тебе голову осколком!

Он ответил:

– Я дворянин. Я не могу умирать с кастрюлей на голове! – И ушел.

Я боялась каждый день. Я была просто пронизана страхом. Все время я сидела и ждала, когда это начнется. Если налет опаздывал, я одевалась и сидела в пальто, в ботах, готовая немедленно ринуться вниз по сигналу тревоги. Иногда, очень редко, бывали вечера без налетов. К.Т.Т. в девять или десять часов (в зависимости от времени возвращения с работы), после того как поест, сидел некоторое время читал. Потом готовился ложиться спать и начинал раздеваться так, как когда-то раздевались люди. Я сидела одетая или ложилась на диван в шапке, в ботиках и смотрела, как он, раздетый, босиком ложится в постель.