Артем Драбкин - На войне как на войне. «Я помню»

И вот ко мне в батарею прямо из училища прибыл младший лейтенант, который до этого не воевал. Он стал командовать взводом, в котором служил тот самый солдат, который увлекался сбором трофеев. Как они между собой договорились, я не знаю, но в одну ночь они вместе вылезли на нейтральную полосу и забрались в одну из машин. Нашли там консервы и даже водку, и давай пировать. И все бы ничего, но вот когда они закурили, то немцы их обнаружили и открыли шквальный огонь. Этого младшего лейтенанта убило, но, правда, солдат его оттуда притащил обратно.

И мне потом пришлось долго оправдываться и отчитываться за смерть этого лейтенанта. Потому что на самом деле там было очень строго с этим, и буквально за каждого человека нужно было отчитываться, по разным документам. Конечно, в такой ситуации мне пришлось сказать, что он погиб во время боевой операции.

А того трофейщика я покрыл, правда, влепил ему двое суток гауптвахты. Посадили его в картофельную яму, а потом я смотрю, он там просто блаженствует и даже надсмехается над остальными солдатами. Говорил часовому: «Вот ты стоишь, дрожишь, а я сейчас разожгу немецкие журналы и погреюсь». Я как такое дело увидел, подумал: «Ну что это за наказание?» – и отменил ему гауптвахту.

– А вообще солдаты увлекались трофеями?

– Нет. Ну могли, конечно, часы, например, взять, или оружие. Трофейного оружия, например, у нас не имел только ленивый. Вот я, например, последний трофейный пистолет сдал уже только после войны, когда работал в Молдавии. Это был небольшой «маузер», но очень красивый, никелированный, и главное – память, ведь я его нашел в Сталинграде в том же подвале, где арестовали Паулюса.

Дело в том, что когда после войны меня направили на работу в Молдавию, то я очень удивился, что здесь была такая спокойная обстановка. Прямо курорт по сравнению со Свердловской областью. Я когда увидел сводку, то сильно удивился. Ведь у нас только по одному Свердловску в год было 22 000 преступлений только по линии уголовного розыска, а тут всего полторы тысячи… Убийств по всей Молдавии 100–104 в год, а там тысячи… Разве это можно было сравнить?!

К тому же у меня на родине находится очень много лагерей, а значит, и побеги, преступления. Поэтому там у нас оружие считалось предметом первой необходимости. Ведь даже если в тайге вдруг встречаешь человека, то ни в коем случае не расслабляйся и не показывай, что ты ему обрадовался. Присмотрись к нему вначале, понаблюдай незаметно из-за дерева, определи, кто он такой. Хорошо если охотник, а если беглец, то ему и одежда нужна, и документы, а то и питание…

Я помню, у меня был такой случай. Когда в 1953 году по случаю смерти Сталина Берия устроил массовую амнистию, то на свободе оказалось очень большое количество заключенных. Как раз в то время в Краснотурьинске я расследовал нераскрытое убийство и как-то возвращался домой в Свердловск. Я был в гражданском и, когда решил перекурить, вышел в тамбур. А до этого я еще обратил внимание на то, что в вагоне ехало много освобожденных.

За мной в тамбур вышли два молодчика, попросили закурить, и я им дал. Но тут они меня так схватили за руки, что я ничего не мог сделать. И у меня тогда промелькнула мысль, что если они у меня найдут пистолет и отберут его… Но на мое счастье в этот момент в тамбур вышел проводник, они меня сразу отпустили, и я шагнул за ним в вагон. Через проводника я сразу вызвал двух милиционеров, которые сопровождали каждый состав, и этих двух, которые хотели меня ограбить, арестовали.

А возвращаясь к трофейной теме, я вам расскажу такой случай, из-за которого меня потом одно время часто подначивали. Мои солдаты всегда получали сапоги, но один раз вдруг выдали ботинки с обмотками, и ребята забастовали: «Мы не пехота, не будем в ботинках ходить». А это было как раз после Курской дуги. Тяжелые бои прошли, и мы быстро двигались вперед, почти не останавливаясь. И в одном месте оказалось столько перебитых немцев, что все мои солдаты поснимали с них для себя сапоги. Я даже технику подглядел, которой их научила трофейная команда. Между ног для упора вставлялась палка, и одновременно сдирали сапоги с трупа.

Так потом я прямо не знал, куда деваться от этого позора. Например, как-то мы двигались походной колонной, и вдруг меня догоняет один из знакомых офицеров: «Ты не чувствуешь трупного запаха?» – «Вроде нет». – «А вот ты знаешь, я как мимо твоей батареи прохожу, так сразу чувствую», вроде как от этих немецких сапог. Но вообще немецкие сапоги мы почти не брали, и вот почему. Я обратил внимание на то, что почти у всех наших солдат был высокий подъем ноги, а у немцев почему-то почти все сапоги были рассчитаны на низкий подъем, и именно поэтому они нам и не подходили.

Когда под Сталинградом мы захватили немецкий аэродром, то на складе нашли большой запас шикарных хромовых сапог. Но сколько я их там ни перемерил, и даже на размер больше, но ни одна пара мне так и ни подошла. Надеть-то я их еще как-то мог, но уж очень сильно они жали в подъеме.

– Но не было суеверий, что нехорошо брать вещи с убитых?

– Да я особо и не помню, чтобы с убитых что-то брали, кроме документов, оружия и часов. Вот еще помню, что некоторые солдаты имели трофейные портсигары, но где они их добывали, я даже не знаю.

– А из одежды ничего не брали?

– Однажды со мной произошел такой случай. Я когда только прибыл с курсов в полк под Сталинград, то недели две был не у дел, потому что свободного места на мою должность не было. И такой это был тяжелый период, что даже сейчас неприятно его вспоминать.

Ну представьте себе: дикий мороз, ты не занят и только привязан к кухне, болтаешься за ней, да еще ходишь, просишь валенки и теплое обмундирование, потому что мерз я просто страшно. Я же вам рассказывал, что во время нашей остановки в Саратове успел продать почти все свое зимнее обмундирование, и из теплой одежды у меня оставались только перчатки и зимняя шапка. Причем она была не обычная ушанка, а снайперская, белого цвета, видно, других тогда на складе не оказалось. А так я был в обычной хэбэ гимнастерке и простой шинели, так что мерз просто немилосердно. В общем, очень тяжелое положение.

Но я был не один, а с младшим лейтенантом, который оказался в таком же положении, что и я. Помню, что когда нам приходилось спать в снегу, то мы с ним будили друг друга каждые пять-десять минут, чтобы не замерзнуть. Как-то в одном месте остановились переночевать в какой-то постройке, кое-как сидя пристроились, поспали, а утром оказалось, что это немецкая уборная… Но зима ведь была суровая, все замерзло, поэтому даже никаких запахов не было.

И вот как раз в этот период, когда наш полк передислоцировался, то мы вдвоем с ним, как обычно, шли за обозом. Но это же степь, и помимо того, что и так очень холодно, там ведь еще и сильный, пронизывающий ветер, в общем, кошмар… А этот парень тоже сильно мерз, и вдруг он увидел, что на снегу валяется ничейный какой-то малахай, такой немецкий головной убор со специальными наушниками от мороза. Он его подобрал, надел и говорит мне: «Вот сейчас у меня уши больше мерзнуть не будут». Но только мы отошли от того места, где он подобрал эту шапку, буквально метров на пятьсот, как вдруг из «тридцатьчетверки», которая стояла метрах в пятистах от нас, очередь, пуля ему попала в шею, и он валится замертво…