Мэри Габриэл - Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Как-то, уже прожив некоторое время с Эвелингом, Тусси писала Эллису: «Некоторые люди узнают друг о друге все сразу; некоторые же остаются чужими друг другу, даже прожив вместе целую жизнь» {69}.

Знала ли миссис Дюбедат своего мужа? АТусси?..

В первые годы расцвета социалистической агитации, когда Маркс и Энгельс только начинали свою работу, акции протеста, беспорядки и восстания были редкостью. К середине 1880-х годов они стали обыденностью. В любой промышленной стране Европы в любое время можно было услышать о забастовке, демонстрации или вспышке насилия, направленной против капиталистов и их защитников в правительстве. Раньше всех протестную волну поднимали радикалы, интеллектуалы, принадлежавшие к высшему сословию и посвятившие себя делу рабочего движения (как, собственно, сами Маркс и Энгельс), или ремесленники — элита рабочего класса (например, члены Генерального совета Интернационала). Но в середине 1980-х гг. демонстрации протеста были спонтанными вспышками, спровоцированными разочарованием и озлоблением рабочих; их устраивали сами рабочие — и для рабочих. Забастовки организовывались профсоюзными лидерами — выходцами из рабочей среды. Это были люди, родившиеся в бедности, без формального образования, но с природным даром руководить, с ораторским даром — и они побуждали рабочих к действиям эффективнее, чем любые агитаторы-интеллектуалы.

Первоначально правительства пытались обвинить в беспорядках некие силы, идущие извне — так же, как французские чиновники пытались обвинить иностранцев в создании Коммуны. Однако всем — от фабричных цехов до законодательных собраний — было ясно, что движение начинает расти изнутри, в среде самих рабочих.

Достижения от забастовок и акции протеста были, как правило, незначительными и касались сугубо локальных условий; поэтому в 1886 году социалистические лидеры Франции, Германии и Англии начали обсуждать возможность создания II Интернационала {2}. Первый был окончательно распущен в Филадельфии, в 1876 году, после нескольких лет бесплодного и неэффективного существования лишь в номинальном смысле в Нью-Йорке. Многие полагали, что пришло время повторить попытку объединения пролетариата под знаменами Интернационала — отчасти и потому, что капитализм окончательно превратился в чудовище.

Колониализм цвел пышным цветом. Европейские державы яростно перекраивали карту мира, захватывая территории, создавая новые рынки и овладевая природными ресурсами, в том числе и людскими, — чтобы эксплуатировать их еще яростнее {3}. Вдобавок к расширяющемуся мировому рынку росли и новые технологии; появлялись новые источники энергии — от нефтяных турбин до двигателей внутреннего сгорания, что означало создание все более мощных и эффективных машин. Ускорение и расширение шло по всем направлениям, и состояния капиталистов росли до неимоверных размеров {4}.

В этих условиях отдельно взятый профсоюз мог добиться от хозяина предприятия повышения зарплаты или улучшения условий труда, но только на отдельно же взятом предприятии, и никто не мог гарантировать, что любой из подобных успехов не обернется поражением. Профсоюз становился чем-то вроде легко вооруженного партизанского отряда, пытающегося сдержать мощную армию противника. Некоторые социалистические лидеры считали, что единственный способ бороться с таким могучим противником заключается в международной солидарности. Французские социалисты надеялись созвать II Интернационал в Париже в 1889 г., в столетний юбилей Французской революции и год, когда Франция планировала принимать у себя Всемирную выставку — этот фестиваль достижений капитализма, впервые состоявшийся в Англии в 1851 г. {5}

Разумеется, легко было признать необходимость такой встречи — но это был единственный пункт, по которому не было возражений ни у одной из сторон. Каждая страна считала, что Интернационал должен в первую очередь отражать именно ее интересы — французов интересовали теоретические диспуты; немцы хотели сосредоточиться на политике; англичане — на экономике. И теперь не было Маркса, способного руководить и разрешать споры. Энгельс делал все, что было в его силах, — написал уйму язвительных и резких писем, но это никак не упорядочило процесс создания организации, как во времена рождения I Интернационала.

Лафарг был очень увлечен грандиозной идеей, Лонге тоже — и оба обсуждали с Энгельсом внутрипартийные склоки во Франции. Однако Лонге, образно говоря, шел по лезвию ножа, продолжая оставаться в лагере умеренных политиков и одновременно снабжая Энгельса информацией, которая могла им повредить. Чтобы обезопасить Лонге во время этой рискованной переписки, Энгельс обращался к нему просто — «Z» {6}.

Отношения Лонге с семьей Маркса были очень напряженными с момента смерти Женнихен в 1883 году. Ленхен и Тусси затаили на него обиду, считая, что он плохо ухаживал за Женнихен, а раз он был плохим мужем, то и отцом они его полагали никудышным.

После смерти Женнихен Тусси вернулась в Лондон из Аржантея вместе со своим племянником Гарри, который был серьезно болен и нуждался в специальном уходе. Трагедии избежать не удалось, и ребенок умер — через три дня после смерти Маркса (Гарри был похоронен вместе со своими бабушкой и дедушкой на Хайгейтском кладбище). Нынешней весной Тусси пыталась уговорить Лонге позволить забрать в Лондон Джонни. Она писала Шарлю письма в довольно настойчивом тоне, требуя сообщить, когда Джонни «поступит в ее распоряжение». Лонге не отвечал. Когда же он наконец ответил, — то написал лишь, что подумает об этом {7}.

Возможно, Лонге попросту опасался отпускать старшего сына в Лондон на попечение тети, на руках которой уже умер другой его ребенок. Тусси была не вполне справедлива к нему. Несмотря на все жалобы Женнихен, сыновей своих он любил, это ясно из его писем — даже если иногда эта любовь выглядела, как пренебрежение… В любом случае в конечном итоге судьбой детей распорядилась мать Лонге. Она не желала, чтобы они становились заложниками «культа личности» их деда — и терпеть не могла ни Тусси, ни Лауру {8}.

Лонге отправил детей в дом своей матери в Кайенн, а сам пытался обустроить свою жизнь — жизнь вдовца. Однако он продолжал переписываться с Энгельсом на политические темы, а в 1886 г., в разгар дискуссий по поводу Интернационала, все-таки привез с собой в Лондон Джонни и позволил ему пожить у Тусси и Эвелинга.

Нет никаких свидетельств, что Энгельс материально поддерживал семью Лонге. Дети получали треть от общей суммы роялти за напечатанные труды Маркса, однако эти деньги шли на счет в банке, и Шарль Лонге не мог ими распоряжаться, несмотря на то, что ему денег хронически не хватало. Когда Лонге приехал в Лондон, сын Ленхен, Фредди, напомнил ему о деньгах, которые осталась должна Женнихен {9}. Судя по всему, в то время Фредди вообще часто общается с семьей Маркс и Энгельсом. После того как Ленхен переехала в дом Энгельса, сын посещал ее каждую неделю и рассказывал позднее, что проводил в беседах с Энгельсом целые вечера: они разговаривали о Марксе {10}. Фредди работал машинистом; был женат, имел сына — типичный лондонец, живущий на свое жалование {11}.