Мэри Габриэл - Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Вряд ли Карл прислушался к этим словам на первом году учебы в университете. Студенческая жизнь поглотила его целиком. Он поступил на юридический факультет, записавшись на десять курсов в течение года. Влекли его философия и литература, кроме того, он открыл в себе и некоторый поэтический дар. Отца беспокоила такая активная жизнь молодого студента, и он писал Карлу: «Нет ничего более печального, нежели болезненный ученый» {4}.

Кроме того, он дружелюбно, но честно признавался, что не понимает поэзию Карла: «Короче говоря, дай мне хоть какой-то ключ к пониманию, ибо я признаю, что твои стихи — не для моего разума» {5}. Простодушно и лукаво спрашивал: «И разве дуэли так уж связаны с философией?» {6}

Время от времени Генрих приходил в ужас от непомерного эгоизма Карла. Он изо всех сил пытался понять сына, которого то и дело кидало в крайности: то он хотел быть адвокатом, то драматургом, то поэтом, то театральным критиком. Генрих и Генриетта умоляли сына проявить сдержанность, поберечь и собственное здоровье, и репутацию их семьи, а также, что немаловажно, их деньги.

Весной 1836 года Карл дрался на дуэли и серьезно повредил глаз. Это уже нельзя было назвать легким шрамом, украшающим мужчину, — это было серьезное ранение. И это обстоятельство вынудило родителей настаивать, чтобы Карл покинул Бонн и перевелся в более респектабельный и уважаемый Берлинский университет {7}. 22 августа 1836 года Маркса отпустили из Боннского университета, снабдив его рекомендательным письмом, в котором отмечались его незаурядные успехи в учебе, однако особо отмечалось невоздержанное поведение: «На один день он был взят под стражу на нарушение общественного порядка в нетрезвом виде в ночное время… Впоследствии в Кельне ему было предъявлено обвинение в незаконном ношении оружия». Впрочем, в пользу Карла говорило то обстоятельство, что он никогда не принимал участия в незаконных сборищах и не состоял ни в каких тайных организациях политического толка, что было характерно для студенчества тех лет {8}.

Женни фон Вестфален была хорошо осведомлена обо всех выходках Карла — ей подробно рассказывала обо всем подруга, Софи Маркс, никогда не забывавшая дополнять письма отца сердечными словами, полными любви и нежности к брату, известий от которого она всегда ждала с замиранием сердца. Приключения Карла для тихого Трира казались настоящей экзотикой. Даже то, что он бессовестно транжирил деньги родной матери, оправдывалось — ведь жизнь в гостинице наверняка не дешева.

Он не был дома всего десять месяцев, но если из Трира уезжал мальчик, то вернулся — мужчина, повзрослевший как физически, так и интеллектуально, духовно. Женни тоже изменилась. Ей исполнилось 22 года, и она была в расцвете своей красоты и очарования {9}. Встретившись, эти двое испытали неожиданное смущение и растерянность — хотя и знали друг друга много лет, и были не только хорошими друзьями, но еще и учениками одного учителя — отца Женни. В письме Карлу, вспоминая ту их встречу после разлуки, Женни пишет: «О, мой дорогой, как же ты взглянул на меня в тот раз! Как быстро отвел глаза — и то же самое сделала я, а затем ты снова посмотрел мне в глаза, и я не отвела взгляд. Так продолжалось до тех пор, пока мы оба не замерли — и уже не сводили друг с друга глаз…» {10}

Где-то в промежутке между августом и октябрем, когда Карл уезжает в Берлин, эти двое тайно обручились. Семья Маркса об этом знала, семья Вестфален оставалась в неведении. Со стороны родственников невесты наверняка последовали бы возражения — слишком многое их разделяло, начиная с возраста Женни (она была старше на 4 года) и заканчивая тем, что у Карла не было ни средств, ни внятного будущего. Однако самое большое, хотя и не называемое различие крылось в их социальном статусе. В жесткой иерархии прусского общества подобный союз считался почти немыслимым. Дочери аристократов, конечно, могли бы снизойти к более простым по происхождению молодым людям, но вряд ли кто-то из родителей легко согласился бы на подобную жертву. Кроме того, перед влюбленными стоял и вопрос религии. Несколькими годами позднее Карл Маркс яростно отреагировал на предположение, что его еврейское происхождение могло помешать их браку, но известно, что Маркса всю жизнь и друзья, и враги считали евреем. Маловероятно, чтобы даже немалые достижения Маркса-отца могли стереть память об этом из умов жителей Трира (в Рейнской области даже брак между католиками и протестантами считался спорным и с трудом приемлемым) {11}. Генрих Гейне, еврей по рождению, с большой неохотой отказавшийся от своей религии, называл смену вероисповедания «разменной картой в культуре Европы». Впрочем, даже и это не гарантировало согласия на брак {12}.

Карл и Женни, которых поддерживала только семья Маркс (Генрих Маркс говорил, что чувствует себя героем романтической новеллы {13}), решили пока держать помолвку в секрете и скрывать свои отношения до тех пор, пока родители Женни не сочтут их брак возможным. Сгорая от сдерживаемой страсти, Маркс отправился на пять дней в Берлин — на разведку. Он твердо решил старательно учиться и строить карьеру, чтобы показать себя независимым человеком, достойным стать мужем Женни {14}.

Со своей стороны, Женни просто ждала его. Она больше не была той пылкой семнадцатилетней девочкой, которая в порыве страсти дала согласие на брак с влюбленным в нее офицером и мгновенно разочаровалась, поняв, что ее привлекли в нем только внешность и умение хорошо танцевать. Карла она полюбила по-настоящему. Предвкушение той битвы, которую ей предстояло выдержать в обществе, лишь придавало остроты их отношениям.

Впрочем, они оба понимали: успехи Маркса в учебе лишь добавят ему очков в глазах родителей Женни и будут способствовать его блестящей карьере — а в том, что она будет именно блестящей, сама Женни не сомневалась. Нет сомнений, что и Маркс это понимал. Однако произошло то, что будет происходить с Марксом на протяжении всей его жизни: как только он чувствовал какое-то давление или был вынужден что-то делать против своего желания, его мгновенно начинал раздирать дух противоречия. В его жизни всегда будет еще одна непрочитанная книга, еще один невыученный язык, еще одна непокоренная вершина… В Берлине Маркс таких вершин нашел столько, что хватило бы на всю жизнь.

Во время первого семестра Маркс поддался тому, что один писатель романтически определил как «культ одинокого гения». Возможно, одной из причин этого стал Берлинский университет: он был почти в три раз больше Боннского, в нем учились две тысячи студентов; а может быть, и сам Берлин с его 300-тысячным населением. Это был второй по величине город Германского союза после Вены {15}. Возможно и то, что Маркс просто достаточно глубоко погрузился в академическую культуру. Берлинский университет был одним из самых выдающихся университетов Европы, в нем приветствовались самостоятельные научные изыскания {16}. Совокупность всех этих факторов, к которым примешивалась еще и тоска по Женни, превратили Маркса в ходячий призрак, о чем отец его писал с горечью и иронией: «…беспорядочные метания по всем областям знаний сразу, мрачная задумчивость при тусклом свете керосиновой лампы; он превращается в одичавшего ученого — вечно сидит в халате, с растрепанными волосами над книгами, вместо того чтобы посидеть с кружечкой пива; нелюдимый, переставший соблюдать все правила приличия… все силы тратящий лишь на бездумное и безумное обогащение собственной эрудиции…» {17} Генрих умолял сына встряхнуться, привести себя в порядок. Он пытался убедить Карла, что и поэзии должно быть присуще соблюдение правил и порядка. Однако к тому времени сын уже слишком отдалился от него, чтобы следовать этим мольбам и советам.