Капка Кассабова - Двенадцать минут любви

Химия безотказна, словно мы так и оставались в танцевальном объятии все восемь лет со времени нашего первого тангазма.

Но теперь в танце с Сильвестром что-то незнакомое поражает меня — сожаление об упущенной возможности, о том фатальном повороте, когда я предпочла нестабильного Джейсона и еще более нестабильного Терри этому достойному, надежному, как скала, мужчине. Джейсон хотел быть другим. Терри не знал, кто он такой. А здесь — тот, в ком соединяются и тангизм, и самопознание, и жизненная сила.

В свои двадцать мы все еще были в стадии становления. Сейчас, в тридцать с хвостиком, мы уже стали такими, какими хотели быть. Разве нет?

— Нет, Капка, в жизни нет ничего окончательного, кроме смерти. Мы всегда кем-то становимся, и надежда есть всегда.

— Да, — я вытираю мокрое от пота лицо его футболкой, которую он снял, поменяв на свежую. — Как говорил Кафка: «Тут бесконечно много надежды, но только не для нас».

Он снова подает мне руку. Из нас двоих я любитель цитат. А ему хватает своей мудрости.

В любом случае для нас танцевать вместе — лучшие танго-отношения, о каких только можно мечтать. Они выше ожиданий и желаний, вне прошлого и будущего. Это акт истинной любви и верности. Нет слов, способных выразить мою благодарность. Сильвестр и без них все понимает, ничего не просит взамен, кроме моего присутствия в студии раз в неделю этим нескончаемым новозеландским летом.

Когда я не танцую, то часы и мили напролет плаваю в океане с отцом. Забота обожающих дочь родителей и обильное питание помогают моментами не чувствовать себя несчастной. «Ты здоровая и сильная. У тебя вся жизнь впереди», — философствует отец и наливает нам совиньон, в то время как мама готовит лосося и салат из авокадо с маслом австралийского ореха. Я поглощала все, как лекарство. Родители не осуждают и не сокрушаются, просто любят, терпеливо и безоговорочно. Так у меня закрадывается мысль о романтической любви в будущем, а это не к добру.

(Пауза . По поводу родителей в танго. Образ матери всплывает в песнях, как тема из серии Детство, Дом и Возвращение. Возвращение не радостно, ибо Детство ушло навсегда и, как мы уже видели, от дома ничего не осталось . Но, памятуя слова одной танго-песни, остается некоторая надежда в лице Мамы:

А вот образ отца в подобных композициях не упоминается, в чем я склонна винить эдиповы наклонности в характере главного героя-мачо, для которого существует только три понятия: бандонеон (друг), любовница (враг) и мать (место, куда он отправляется залечивать раны)).

Когда лето подошло к концу, океан стал холоднее, шампанское, которым отмечали мой тридцать пятый день рождения, выветрилось, очарование возвращения рассеялось в буднях, и мое существование оказалось безденежным и совершенно бесцельным. Сильвестр уехал с семьей в Корею. Аргентинско-полинезийская пара вернулась в Европу, и на танго-волнах снова воцарился штиль. Жужжание холодильников в пригородной тишине оглушает. Отблески от начищенных спутниковых тарелок и японских автомобилей вспыхивают на солнце, как мигрень.

Не здесь мое место, но где оно, я больше не знаю. Прошлым жить нельзя, но и будущего я не вижу. Нельзя вечно прятаться в уюте родительского дома, но и возвращаться в Эдинбург, на место преступления, страшно.

Конечно, в голову проникают думы о переезде в Буэнос-Айрес, где можно было бы влиться в ряды других танго-эмигрантов. Получила бы свое танго-прозвище: Болгарка. Танцевала бы каждую ночь, ища забвения и спасения в объятиях странных мужчин. Сняла бы комнатенку где-нибудь в Сан-Тельмо, если бы могла себе позволить это. Но я не могу, не могу позволить себе стать Джульеттой.

Не могу и не хочу . Не хочу убегать на этот раз. Хочу стать одной из тех, кто остается. Слишком часто, на слишком многих милонгах, в слишком многих городах я оказывалась транзитным пассажиром.

И тут поступает предложение поработать за границей. Почему нет? Терять все равно nada — нечего. И снова сборы, боль прощания с родителями, старыми друзьями, небом и океаном, и я пересекаю Тихий океан. На сей раз путь мой лежит на восток — в Эквадор — с обратным билетом в Шотландию.

Моя задача в Эквадоре — написать об орхидеях. А это значит отправиться в экспедицию с толпой фанатов, которые показывают мне, что орхидеи для них — то же самое, что для некоторых танго. Моя цель — на месяц забыть обо всем. Моя сверхзадача — найти танго. Ведь в Эквадоре танцуют танго?

Конечно, дважды в неделю. В Кито, в богемном Cafélibro, стены которого украшены живописью с картинами танго. Им управляют черноволосая Сильвия и Гонсало с бородой перечного цвета. Они — идеалисты, вложившие все свои сбережения в это рискованное предприятие; миллионов оно не принесло, но позволяет жить так, как они всегда мечтали. Сильвия — профессиональная танцовщица с рассеянным взглядом женщины, которая вечно что-то забывает: «Не могу вспомнить ваше имя… Ах да, Капка…» Все интересные люди Кито рано или поздно появляются в Cafélibro. Обучает танго внушительная дама Росарио, и сегодня урок волькады .

Мне-то, конечно, волькаду выполнять приходилось. Женщина опирается на мужчину, перенося свой вес; при этом ее нога выдвигается вперед, как бы подметая пол. Это движение требует доверия, выглядит гламурно и воспринимается поэтично — если вы Карлос Гавито и Марсела Дюран и все делаете правильно. Если же нет…

— Прости, — бормочет мой партнер, молодой парень, метис, с диковатыми чертами лица. — Я новичок.

С какой стати новичку потребовалось учить волькаду? Он должен «идти» — как завещал мне давным-давно Диего из Confitería Ideal. Минуточку, парень прекрасно ведет, и в конце концов я еще не успела окончательно превратиться в спесивого танго-сноба. Зовут моего визави Рамон, он экскурсовод двадцати пяти лет с толстыми губами, кучерявыми темными волосами и несчастными глазами конкистадора.

В конце занятия Росарио указывает на меня.

— Она танцует в закрытом объятии, в аргентинском стиле с европейским налетом. Смотрите внимательно.

Не успела я прийти в себя от этого знака внимания, как Росарио схватила меня железной хваткой и на глазах у двадцати человек повела под песню Анибаля Тройло Tristezas de la calle Corrientes («Грусть улицы Коррьентес»). Вечно Коррьентес… можно подумать, что других улиц в Буэнос-Айресе нет.

И вот в трех тысячах метров над уровнем моря, в центре Анд пятидесятилетняя эквадорка в черных кроссовках для танго и тридцатипятилетняя болгарка в красных туфлях на каблуках (скромные семь с половиной сантиметров) танцуют танго. Я выше ее, а она сильнее. Мощная, как крепость инков. Мы не на улице Коррьентес и не грустим. Росарио ведет меня на многочисленные волькады, которые требуют от обоих партнеров тренированной спины — спасибо, Господи, за плавание. Нет, нам совсем не грустно, честно говоря, я чувствую себя счастливой!