Капка Кассабова - Двенадцать минут любви

— Карлос, ты стал вегетарианцем, не просто буддистом?

— Взгляни внимательнее, Капкита. Мы же в Аргентине, — в супе плавают огромные куски мяса.

На нас смотрят портреты Пьяццоллы и Пульезе. Тяжелый золотой бюст композитора Анибаля Тройло сверкает в углу. Время течет для всех, кроме Карлоса, с годами он лишь молодеет. Правда, небритая борода на его скульптурных скулах поседела, но ему очень идет.

— Ну, — он изучает мое лицо. — Выглядишь ты счастливой.

— Так и есть , — улыбка со стейком во рту.

— Значит, ты нашла то, что искала в танго.

— Да, любовь, — внезапно глаза наполняются слезами, я отодвигаю тарелку. — Прости.

— Все хорошо, Капкита, — он протягивает салфетку с надписью EL OPERA, и я вытираю нос. — Любовь никогда не покидает нас, но начинаться все должно с любви к себе. По-другому никак, все остальное исчезает, как песок сквозь пальцы.

— Да, — из глаз течет катастрофически. — Кроме танго.

— Кроме танго, — он сжимает мою руку. — Пойдем, посидим на солнышке.

Мы расположились на Плаза де Майо, сегодня четверг — день сбора матерей без вести пропавших: вот уже тридцать лет, с тех пор как их сыновья и дочери пропали, они приходят сюда с покрытыми белыми платками головами.

— Мы будем зачитывать имена наших пропавших любимых, — произнесла в микрофон сморщившаяся от возраста и горя женщина. — Не всех, их слишком много, тридцать тысяч. Каждую неделю мы можем называть только несколько сотен имен.

И она начинает. Сегодня буква «Л».

— Лескано, Лукреция Бериа.

— Здесь! — отзывается другая аргентинка.

— Лескано, Мануэль Роберто.

— Здесь!

Впереди нас в сюрреалистичном розовом мерцании возвышается здание Каса-Росада [10] Ка́са-Роса́да (исп. La Casa Rosada, Розовый дом) — официальная резиденция президента Аргентины. — Прим. ред. , где решались судьбы людей. На площади малыши кормят голубей. Полуденное небо покрыто тучами.

— Лескано, Луис Алехандро.

— Здесь!

— Лескано, Адриана Мальвиа.

— Здесь!

Я закрываю уши руками:

— Карлос. Целая семья. Все.

За очками трудно разглядеть глаза Карлоса, но внезапно он кажется резко постаревшим.

— Мне было немного лет, когда все это происходило [11] Имеется в виду государственный террор во время правления военной хунты 1976–1983 гг. — Прим. ред. , — произнес он тихо. — Но стыдно, что я тогда ничего не сделал. Ходили самые разные слухи. Ездили какие-то странные автомобили. Исчезали знакомые тебе люди, а ты боялся задавать вопросы, потому что те, кто осмеливался, тоже пропадали, к примеру, некоторые из матерей. Как теперь стало известно, во время пыток ублюдки включали танго, чтобы заглушить крики боли.

— Лескано, Розерия.

— Здесь!

— Сволочи, убили всю семью! — прошептала я.

— Сейчас они были бы моего возраста, а их дети — твоего. Потерянное поколение. Некоторых, чьих родителей убили, младенцами усыновляли генералы. Да, Капкита, такова часть истории Аргентины.

Имена продолжают зачитывать, мы сидим до конца, потом расстаемся, крепко обнявшись. Карлос машет рукой с противоположной стороны площади с печальной улыбкой. Как же ненавижу расставаться! Каждое «до свидания» может обернуться прощанием навсегда. А женщин в белых платках лишили даже такой привилегии, оставив наедине с бесконечным горем.

На обратном пути, на Плаза Доррего я натыкаюсь на спящего на тротуаре рядом со своим товаром индейского продавца украшений. Он просыпается:

— А, Кап-ка, — тревожная улыбка. — Я надеялся, что ты придешь.

Я сажусь рядом с ним. Последние две недели с Хуаном по прозвищу Черный Пес мы беседовали каждый день, а когда я болела, он угостил меня соком.

— Моя болгарская подружка жила здесь, в Буэнос-Айресе и умерла от рака мозга в двадцать пять, — поведал он в день, когда мы познакомились. — Я ее любил.

— Ужасно.

— Да.

Черный Пес не любит говорить коротко. Длинные седеющие волосы, заплетенные в косы и украшенные бисером пряди, индейское лицо излучает свет и теплоту, как фонарь в надвигающейся тьме. Он немедленно ставит диагноз моей боли в нижней части спины и начинает лечить меня рефлексотерапией:

— Не могу объяснить по науке, но чувствую боль, — говорит он, надавливая на точку на руке, отвечающую за кишечник, и я ощущаю острый укол.

— Ой, я тоже!

— Еще чую недоброе, может завтра, может позже. Что-то очень плохое. Но ничего с этим не поделаешь, любовь моя.

Я вцепилась в него, боясь отпустить.

Наконец он открывает мою ладонь и вкладывает в нее округлый предмет, сделанный из гибкой проволоки, которую можно закручивать, придавая этой штуке двадцать разных форм, что Хуан и демонстрирует своими грязными пальцами.

— Хочешь Землю? Вот. А если Земля чересчур, то цветок. Не нравится? Выбрось вот в это мусорное ведро… Упс, это не ведро, а лодка, что отвезет тебя на Рио-де-ла-Плата. Надоела река? Посмотри на черную дыру, из которой все начинается. Посмотри на кольца Сатурна и снова на землю, и на крошечную точку на ней, где мы сидим на Плаза Доррего. Мы странники, объединенные на короткий миг в Сан-Тельмо, глядящие на эту мандалу, которая вновь преобразилась в цветок. Спрашиваешь, что такое мандала? Сон в форме шара. Доброй ночи, Кап-ка. Я встречусь с тобой в своих снах.

Сжимая в кармане подарок Черного Пса, я возвращаюсь в Эдинбург.

Терри не приехал в аэропорт, забыв о моем возвращении. Когда же он открыл дверь нашей квартиры, в глазах его читалось, что забыл он намного больше. Своим новым монотонным голосом он объяснил, что с ним все в порядке, просто теперь у него другая. Как выяснилось, он изменял мне уже довольно долгое время.

Он ушел, даже не попрощавшись, к своей распутной азиатской подружке. Они познакомились на танго, и та уже беременна, возможно даже от него. Вскоре они поженились, как-никак он всегда был «хорошим малым».

Наши пять лет вместе, бывшие прекрасным сном, в одночасье обернулись кошмаром, от которого я никак не могла пробудиться. Терри возник в моей жизни внезапно, с армейским рюкзаком за плечами, и так же внезапно исчез, прихватив тот же рюкзак. Проклятое «мечтать и ничего больше».

В сыром рассвете, последовавшем за катастрофой, когда кажется, будто мир вывернули наизнанку и ничего уже не будет, как прежде, я шла по Эдинбургу и говорила сама с собой, как безумная. Неужели правда? Да, все так и было, увы, я не была сумасшедшей. У меня всего лишь разбито сердце. Я всего лишь пыталась справиться с огромной потерей и осознанием того, как без прощания, без объяснения, без роскоши, называемой психологами «завершением», мне приходилось закапывать Терри и нашу пятилетнюю мечту.

Но я любила его! Каким бы он ни был. Любила. В прошлом. В танго, как мы знаем, все хорошее в прошлом.