Креативы Старого Семёна

Справка для молодых читателей

Подарок – шариковая ручка – был тогда действительно очень ценным. Я его потом через одного приятеля поменял у известного шахматного журналиста и переводчика В.Мурахвери на английскую, кажется (а может, шотландскую), «Записную книжку шахматиста». Где я увидел секретную по тем временам (1971-й год) информацию – рейтинг-лист. Дело в том, что на первом месте шёл с огромным отрывом Фишер. А нам тогда это знать было не положено.

Мой друг, кандидат в мастера Эдик Р. был человеком темпераментным. Высшим его шахматным достижением было то, что однажды он изумил Тиграна Вартановича Петросяна.

Это было так. Мы с Эдиком подрабатывали демонстраторами на чемпионате СССР 1969-го года. Петросян, как известно, был глух. У него был слуховой аппарат. На партию Тигран Вартанович аппарат выключал, чтобы тот не шумел и не мешал думать. И вот на сцене перед началом тура Петросян, уже выключив свой аппарат, обсуждал с одним из судей вчерашнее происшествие - накануне Васюков, играя с Талем, просрочил время, имея лишнюю фигуру и выигранную позицию. Зал, болевший за Таля, зааплодировал. И Петросян этим был возмущен. Он говорил громко, как все глухие. А Эдик стоял сзади, Петросян его не видел. И вдруг Эдик выскакивает у него из-за спины и кричит - Правильно, Тигран Вартанович!!! Тот даже инстинктивно отшатнулся и заслонился рукой - кто-то незнакомый выскочил, что-то орет, а что - не слышно!

Неудачи Эдик переживал тяжело и бурно. Проиграв турнирную партию, обычно объяснял партнеру, что в шахматах тот ничего не понимает. Иногда ошарашенный соперник пытался возражать. Но Эдик быстро ставил его на место. Помню, одному такому спорщику он сказал: «А жене, небось, говоришь, что шахматист!»

Однажды мы с ним играли за команду завода имени Орджоникидзе, в первенстве профсоюза машиностроителей. Хотя ни он, ни я на этом заводе не работали. Были мы «подставными». Нехорошо, конечно. Хотя, честно говоря, это не самый большой грех в моей жизни.

В тот день мы играли на выезде против ЗИЛа. Эдик играл на первой доске. Противником его был мастер Лебедев. Он был уже немолод, лучшие годы его прошли. Но мастерства хватило, Эдика он обыграл легко и быстро. Остальные партии матча еще продолжались, а Эдик уже громко объяснял мастеру, что такому сапогу он еще в жизни не проигрывал, что настолько ничего не понимать в позиции, как мастер – это надо уметь и т.д и т.п. Лебедев был очень обижен, пытался приводить какие-то аргументы – в его активе были и победы над гроссмейстерами, и участие в полуфинале Союза, но Эдик быстро его подавил голосом и напором. Разругались они вдрызг.

А дело тем временем шло к завершению. И приближался самый важный момент. Дело в том, что на каждый матч профком завода Орджоникидзе выдавал шахматистам десять рублей. На них покупались две бутылки водки, колбаса и хлеб. Оставалось только выпить водку, поговорить и разъехаться по домам.

И тут выяснилось, что пить-то не из чего. Стакана нет и взять негде. Команда собралась на совещание.

— Слушай, Эдик, - сказал я, - подойди к Лебедеву, у него наверняка есть стакан.

— Как я к нему подойду, когда мы с ним только что…ну ты видел.

— Да ладно, все это мелочи! Иди!

И Эдик подошел к все еще красному от обиды мастеру и сказал:

— Ладно, маэстро, бывает, чего уж там! Играешь ты хорошо! Пойдем лучше с нами выпьем. Стакан у тебя есть?

Через полчаса они были уже друзьями.

Когда я в пионерском возрасте начал ходить в полуподвал на проезде Серова, а было это году в шестьдесят третьем, одна комната там была отдана любителям. Люди, скорее всего жители окрестных домов, приходили, играли без часов и записи, разговаривали. Отдыхали, одним словом.

Одного старичка я помню до сих пор. Звали его Григорий Львович. Ходил он с палкой, в старой вельветовой куртке, на голове – картуз. Он, возможно, заходил в клуб из синагоги, расположенной неподалеку, на улице Архипова. Так мне, во всяком случае, сейчас кажется – вспоминаю, что он частенько доставал из кармана какую-то газету – не то на иврите, не то на идише, и пытался мне что-то оттуда переводить. Мне это было неинтересно. Мне вообще не было до него дела, я хотел только играть в шахматы. Хотя играть с Григорием Львовичем было трудно, он выстраивал пешки по шестому ряду, за их прикрытием маневрировал фигурами. Я не очень понимал, что мне делать, злился – как же так, человек играет не по правилам, а я ничего не могу с ним поделать. Даже когда у меня был уже первый разряд, побеждать Григория Львовича удавалось не всегда.

Потом он ходить в клуб перестал. И я быстро его забыл. И вот спустя много лет слушал я по телевизору выступление Спасского. Его спросили: какие самые сильные шахматные впечатления были в вашей жизни? И он ответил, что таких было два.

Первое – это игра молодого югославского мастера Фудерера. Она, сказал Спасский, поражала меня своей чистотой. А второе… Как-то, сказал Борис Васильевич, играя в Гастингсе, я заинтересовался одной партией из побочного турнира. Играли два английских любителя. Одному было не меньше девяноста лет. И вот он стал выстраивать свою армию. Ведь каждый шахматист, сказал Спасский, – полководец. Он готовит свои фигуры – армию – для предстоящего боя. И вот этот старичок сначала продвинул все пешки на шестой ряд, а потом стал перемещать все фигуры на седьмой. И я, продолжал Борис Васильевич, с диким страхом смотрел на эти маневры. Ведь сейчас белые проведут какой-нибудь прорыв, что-нибудь вроде е4 – е5, и вся эта конструкция развалится! И этот старичок умрет! Вот здесь, на моих глазах!

Конечно, все это было сказано не вполне всерьез. И даже, возможно, с некоторой долей рисовки.

…

Но я со стыдом вспомнил свои поединки с Григорием Львовичем.

Их было немного, за всю жизнь всего два.

Первое – это «Гамлет» с Высоцким в театре на Таганке, начало семидесятых, времена мой молодости. Мне чудом достались два билета на этот прогремевший и вошедший в историю театра спектакль. Пошел смотреть. А беден я был как церковная мышь, пригласить в антракте девушку в буфет было не на что. И вот ходим мы с ней кругами по фойе, и вдруг я вижу – прямо передо мной на паркете лежат три рубля! И пока я лихорадочно соображал, как бы их незаметно поднять, к нам быстрым шагом направилась дама лет тридцати пяти, подошла к трем рублям, уронила на них надушенный носовой платок, подняла и ушла.

Второе было много позже. Пошел я в как-то в театр «Современник». Действие еще не началось, сижу в зале. Передо мной сидит пара, ей – за шестьдесят, ему – за семьдесят. Хорошо одетые, ухоженные – и он, и она. И дама говорит своему кавалеру: