Креативы Старого Семёна

— Почему? - спросил я.

— Вот я играл в командном первенстве страны за "Труд". Талоны поменял на деньги,

деньги пропил давно, сижу в номере, тоскую. Телефон звонит: "Толя, это Виктор Львович. Зайди ко мне в номер". Прихожу, а там! Полный стол, водка, закуска! Наливает мне стакан. "Толя, пей!"

Хороший человек!

— А Карпов?

— Вот я играл в шевенингене, когда Карпов мастером становился. Ему было пятнадцать лет, он с матерью приехал. Мать ко мне подходит: "Толя, сыграй с моим сыном вничью". Я говорю, пожалуйста, нет вопросов. Сыграл. Она принесла одну бутылку. Я думал, две принесет. Пить со мной отказалась. У такой мамаши какой может быть сын?

В восьмидесятом году, будучи в Эстонии, познакомился я с неким Х., сильно пьющим эстонцем лет за пятьдесят. В молодости, в начале пятидесятых годов, он подавал большие надежды, играл в полуфинале Союза, выступал за команду Эстонии на разных командных соревнованиях (недавно, кстати, я обнаружил ссылку на одну его партию в четвёртом томе «Моих великих предшественников» Каспарова). Потом за пьяную драку, чуть ли не с Иво Неем, был дисквалифицирован, и спустя много лет вернулся к шахматам, но уже чисто по-любительски.

И вот сидим мы с ним в ресторане, разговариваем, и я его спрашиваю:

— Вы ведь были знакомы с Кересом?

— Да, я с ним играл в одной команде, и не один раз!

— И скажите, что он был за человек?

Тут он глубоко задумался и как-то неуверенно сказал:

— Ну я не знаю, пил ли он.

Сто лет назад ныне покойный Леонид Штейн рассказывал в компании следующую историю. Когда он впервые стал чемпионом СССР, то, по возвращении во Львов, он был принят первым секретарём обкома. В «дружеской беседе» (так это тогда называлось) первый секретарь спросил у Штейна, собирается ли он продолжить своё образование, и если да, то в каком направлении. Штейн сказал, что хотел бы выучиться на журналиста (а может на историка, сейчас уже не помню).

Через некоторое время Штейну позвонили из обкома и сказали, что он может поступать во Львовский университет. Чтобы молодым было понятно, о чём идет речь, скажу, что в те годы на(в) Украине евреи испытывали очень серьёзные трудности при поступлении в вузы, большие даже, чем в России. Да и, с другой стороны, Штейн в школе отнюдь не был отличником.

И Штейн стал сдавать экзамены. К нему был приставлен специальный человек, который следил за тем, чтобы экзаменаторы его не заваливали. «И вот - рассказывал Штейн - сдаю я историю. А историю я знал, но так… В общем, можно было пятерку поставить, а можно и двойку. И я беру билет, готовлюсь, начинаю отвечать. А «приставленный человек» сидит в аудитории. И экзаменатор у меня спрашивает: А почему вы отвечаете не на ридной мове? А я ему по-украински же говорю, что могу и на ридной, но русским владею лучше. На что он мне, тоже по-украински, говорит: Продолжайте! И начинает меня сыпать. Но не спеша, а с растяжкой, получая от этого удовольствие. А «приставленный» вдруг встает и выходит. А я держусь изо всех сил, но дело идет к концу. И тут входят «приставленный» и проректор. И проректор садится рядом с экзаменатором и слушает. А тот продолжает меня валить. Тут проректор отзывает его в сторону, и что-то шепчет на ухо. Такого изумлённого лица я в жизни не видел. В общем, поставил он мне четвёрку».

Кто не слеп, тот видит

Л.П.Берия

Эту историю когда-то рассказывал молодой(тогда) мастер Борис Гулько.

Но сначала, для справки, немного о слепых шахматистах. Во-первых, ими считались не только настоящие слепые, но и плохо видящие. Некоторые из этих вполне зрячих людей играли за советскую команду на разных официальных соревнованиях. Что же до настоящих слепых - кто играл с ними турнирные партии, конечно помнит, как это было непросто. Специальная доска с втыкающимися в неё фигурами (фтыкатели, привет из прошлого!), которые слепой противник при своём ходе постоянно ощупывал руками. Часы тоже были переделаны. Минутная стрелка выведена наружу, за стекло, последние пять минутных делений отмечались выпуклыми точками, чтобы слепой мог определить в цейтноте, сколько времени у него осталось. Сделав ход, надо было его объявлять вслух. Да и играть было психологически трудно.

Так вот, Гулько играл турнирную партию со слепым мастером Р. Боря делает ход, затем объявляет его вслух. Слепой партнёр щупает фигуры, думает, отвечает. И так они играют, играют, а потом Боря зевает слона. "И я ещё не успел руку отпустить, не то что ход объявить, а он уже моего слона хапнул!"

Лет двадцать пять тому назад один мой сослуживец, к шахматам не имевший никакого отношения, говорит мне:

— Что у вас в шахматы одни евреи играют! Я вот болею за Борю Гулько!

Пришлось дома порыться в груде журналов. Нашёл хорошую фотографию в рижских "Шахматах", принёс ему. С тех пор он за шахматы не болел.

Известный советский мастер В. А. Люблинский, участник послевоенных финалов первенства СССР, будучи уже в весьма солидном возрасте, работал тренером в одном из московских вузов (кажется, МВТУ). В его обязанности входила, в частности, игра за команду в первенстве вузов. Однажды Люблинский играл с каким-то студентом, перворазрядником. Мастерство сказалось быстро, В.А. выиграл фигуру, но партнер продолжал играть, как ни в чём не бывало.

Люблинский возмущенно сказал:

— Как вам не стыдно! С маэстро играть без фигуры! Какое неуважение!

На что цветущая молодость ответила:

— Какой ты на фуй маэстро! Маэстро - это Капабланка!

Как-то на гостевой сайта ChessPro оживлённо обсуждалась тема: должен ли шахматист быть аскетом, и всего себя отдавать спортивной борьбе, или эпикурейцем. Что больше способствует успехам?

В связи с этим вспомнился московский (а ныне американский) гроссмейстер Анатолий Лейн. Он настолько любил шахматы, что, например, гуляя по Тверскому бульвару, мог подсесть к двум играющим партию пенсионерам и часами молча наблюдать за их шахматным творчеством.

Но когда друзья дразнили его: "Толя, ты же фанатик!" он возмущался: "Какой же я фанатик, я иногда выпиваю!"

Лет двадцать назад к моей маме часто приходила в гости красавица Даша К., дочь очень известного русского поэта. Поэт, человек драматической судьбы, был большим любителем шахмат, даже иногда печатался в "64". Желая сделать ему приятное, я сказал Даше: "Вашему отцу будет интересно почитать эту книгу" - и дал ей библиографическую редкость: книгу М.Левидова "Стейниц, Ласкер". В свой следующий визит Даша принесла мне новый сборник поэта со словами: "Отец благодарит Вас за книжку и дарит свою".