Креативы Старого Семёна

Таня же, девушка рано сформировавшаяся, и, может быть, поэтому не дружившая в классе ни с кем из девиц, только и могла, что повторять:

— Я ничего не брала!

И порывалась уйти. А ее не пускали:

— Ты что же, не уважаешь коллектив нашего класса?

А класс тем временем оживился, начались вопросы: - а где оно лежало? а может, кто-то еще приходил? а просто куда-то завалиться не могло? и т.д. Постепенно подавляющее большинство склонилось к тому, что да, Таня и украла, больше некому. Тем более, что за нее заступался только один парень. Но и ему быстро заткнули рот Алла с подругами:

– Знаем, почему ты ее защищаешь, знаем!

И он покраснел и замолк.

И я тоже слушал, старался разобраться. Тоже вопросы какие-то задавал. Решал для себя – брала или брала. Нет, ну она, наверное, кому же еще!

А стыдно за все это мне стало только много лет спустя.

В семидесятые годы в продаже появились не только французские духи, но и французский коньяк. Двух сортов – «Наполеон» и «Камю». Стоил он двадцать пять рублей за бутылку, невероятно дорого по тем временам. Но все же его иногда покупали – в подарок, например, к юбилею. А один раз я даже видел, как его пили.

Дело было так. Был у меня один приятель, немного склонный к пижонству. И как-то он мне говорит:

— Открылось новое кафе, югославское, «Адриатика» называется. Давай сходим!

— Да зачем, Миша, дорого, и водку же в кафе не дают (да, водку подавали только в ресторанах, в кафе же – только вина и коньяк, такой был порядок в те годы).

— Дремучий ты человек! Я ж тебе говорю – югославское кафе, посидим как за границей, культурно!

Уговорил, одним словом. Пошли. Сели, заказали бутылку сухого вина, что-то поесть. А за соседний столик сел какой-то молодой парень. Подошедшему официанту он сказал, очень сильно заикаясь:

— Д-д-двадцать п-п-пять грамм «Н-н-ап-полеона»!

Миша посмотрел на него с уважением. Дорогой «Наполеон», да еще с двойной общепитовской наценкой – это был поступок в его глазах. Но потом стало еще интереснее. Официант принес этому парню коньяк. Тот жестом дегустатора поднес бокал к носу, понюхал и говорит, все так же заикаясь:

— Это не «Наполеон»!

— Ну как не «Наполеон», «Наполеон»!

— Нет, это другой коньяк!

— Да буду я вас из-за двадцати пяти грамм обманывать! Смешно!

— Нет, это не «Наполеон», позовите метрдотеля!

Они еще долго препирались, и в конце концов пришел метрдотель и приказал официанту:

— Замените!

И парню принесли другой бокал.

А Миша мой с восторгом на все это смотрел, а потом расхрабрившись подозвал официанта и говорит:

— Двадцать пять грамм «Наполеона»!

Тот принес, Миша поднес бокал к носу, нюхал, нюхал, а потом говорит нашему соседу:

— Слушай, парень, понюхай, пожалуйста, это «Наполеон»?

На что тот ответил:

— А я сейчас пожалуй не р-р-разберу, я уже м-м-много выпил.

Шел я как-то с работы, подхожу к метро, а передо мной идут двое ребятишек, школьники лет по двенадцать. Один, худой, в сильных очках, рассказывал другому анекдот. Видимо, только недавно им самим услышанный. Причем анекдот ему нравился, это было видно. Нравился настолько, что даже рассказать его мальчику было трудно, хохот мешал. Анекдот-то был, на самом деле, старый, я его слышал лет за десять до того. Но правильно говорится: не бывает старых анекдотов, бывают старые люди.

— Стучится в первую кабинку, во вторую, в третью, - преодолевая смех говорил очкарик. - «Товарищ, товарищ, товарищ! Эх, товарищ!»

Прошло несколько месяцев, и снова на том же месте встретил я того самого худого очкарика. Он шел уже с другим приятелем, и рассказывал все тот же самый анекдот. Но как все изменилось! Куда исчезли горящие глаза, веселье, хохот? Скучным голосом он проговаривал все тот же немудреный текст.

Собственно, все тут понятно, и нечего объяснять. Но вот что меня занимает. А как же певцы, артисты? Как они-то умудряются в тысячный раз петь одну и ту же песню, произносить один и тот же монолог? Чтобы было, как минимум, хотя бы самому не противно?

Помню, в начале восьмидесятых сослуживец протянул мне английский технический журнал. И ткнул пальцем в крохотную заметку без подписи.

— Прочитай это, – говорит.

— Да я же английского практически не знаю.

— Там всего две фразы, переведешь со словарем, не ленись, получишь удовольствие!

И я перевел. Написано там было примерно вот что:

«Согласно официальной советской статистике столько-то миллионов человек стоят в очереди на установку квартирных телефонов. Очевидно, эти люди, - размышлял неизвестный английский умник, - не одобряют политику кремлевского руководства».

Да, не понимали и не понимают советской жизни иностранцы. Но только ли иностранцы? Казалось бы, совсем недавно ушла в прошлое эта эпоха. А уже, бывает, сталкиваюсь я с тем, что люди, причем даже немного заставшие то время, понимают советскую жизнь не лучше безымянного автора заметки в английском журнале. То, что для меня, для моих сверстников, очевидно, что, казалось бы, само собой разумеется, им приходится долго и нудно объяснять.

Вот, к примеру, одна история, одна обычная человеческая судьба. Не знаю, насколько понятно это будет молодым.

Работал со мной вместе такой Саша Варенцов. Пришел он в отдел после школы, работал оператором ЭВМ, потом отслужил в армии, где, в частности, вступил в партию, вернулся к нам, работал, учился на вечернем. Постепенно переквалифицировался в программиста. Женился, ребенка родил. После окончания института пошел вверх, стал заместителем начальника отдела. К тому же его, как молодого и перспективного, выбрали в партком нашего учреждения. По этому поводу, помню, мы распевали малопристойную песенку:

И вот эту рожу

Выбрали в партком,

А у всех там лежа,

У него столбом.

Песенка ему нравилась. Вообще он был легкий, веселый человек, компанейский, любил женщин. Была у него в отделе и постоянная любовница. Жена знала об этом, но предпочитала терпеть.

А потом ему предложили перейти на партийную работу, заместителем секретаря парткома нашего учреждения. С перспективой – секретарь был очень немолод. Хотя на отдых не собирался. Иногда его спрашивали:

— Сергей Иванович, на пенсию-то не пора?

Сергей Иванович делал грустное лицо, вздыхал и разводил руками:

— А я что? Я солдат партии. Как партия решит.

Должность зама была уже номенклатурой райкома. И Саша круто поменял свою жизнь.

Звали его теперь все по имени-отчеству. Вид приобрел солидный. Любовницу его заставили уволиться – Сашина жена позвонила нашему завотделом и потребовала этого в категорической форме. А Саша и не возражал. Моральный облик коммуниста, что поделаешь.