Креативы Старого Семёна

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

А.С.Пушкин

В начале восьмидесятых знакомый актер пригласил меня на прогон, он получил одну из главный ролей в знаменитой булгаковской пьесе.

Мне не понравилось, хотя актеру я этого не сказал. Как-то скучно это было, артисты скованы, осталось впечатление неудачи. Потом прошли генеральная репетиция, премьера, потом спектакль игрался раза два в месяц, но без особого успеха.

Через полгода примерно встречаю этого актера, он говорит:

— Ты знаешь, долго мы с этими "Турбиными" мучились, ну не захватывает публику, и все! А потом начали выпивать прямо на спектакле. И пошло дело! Публика рыдает, так жалко ей этих хороших ребят, белых офицеров! Успех, успех! А вчера в антракте молодого послали за водкой, Николку, он прямо в мундире побежал, так очередь в винном без звука его пропустила. Все же в белогвардейской форме что-то есть!

Посвящается нашему многоуважаемому Старику

Сидели как-то в большой компании, выпивали. И был там такой Саша Хренков, он у нас в парткоме за идеологический сектор отвечал. Сидели долго, разговор перескакивал с одной темы на другую. Саша был весел и добродушен. Немного насторожился он, только услышав анекдот. Анекдот был такой:

— Как живете-можете, Петр Иваныч?

— Живу-то ничего, а не могу уже три года.

— А я, тьфу-тьфу не сглазить, только полтора.

Когда смех затих, Саша осторожно поинтересовался:

— А я не понял, в чем юмор?

— Ну как, Саш, неужели непонятно?

— Нет, все понятно, один не может три года, а второй полтора. Но смешного-то что?

Нет ничего более нелепого и бесполезного, чем объяснять анекдот. Поэтому кто-то предложил выпить еще по одной, разговор пошел дальше, анекдот забылся, Саша снова расслабился и пришел в хорошее расположение духа. Но тут кто-то некстати вспомнил героиню Ремарка, которая задницей выдергивала гвозди из доски. Сашка внезапно покраснел и закричал:

— Да что вы тут ерунду говорите! Да ни в жизнь я не поверю! Я сам плотник! Я на даче каждый год… Баню вот в прошлом году от гвоздя до гвоздя… Да чтобы жопой из трехдюймовки... Совесть у вас есть?

— Не, ну Саш, ну почему. Ну, может, это двухдюймовка была.

— Да какая разница! Вот попробуй ты! Хоть из двухдюймовки. А я вот на тебя посмотрю. Ну давай, давай, прямо сейчас! Что, слабо?

Он кричал, руки тряслись, лицо стало пунцовым. За него было страшно. Надо было что-то делать. И выход нашелся.

— Саш, да брось ты это все, забудь. Давай лучше за наш идеологический сектор, за тебя!

И все обошлось.

…К нам въехали новые соседи – бездетные супруги, обоим было лет по тридцать пять. Его звали Николай Яковлевич, её – Любовь Павловна, а попросту Колька и Любка. Новоселье было оглушительным – гуляли два дня и две ночи напролёт, гостей было много, водки ещё больше. Колька и Любка были очень неплохими, в сущности, людьми. Но только в трезвом виде. А бывало это довольно редко. К тому же они любили звать гостей, и все окрестные пьяницы постоянно ошивались в нашей квартире.

Колька был высокий, красивый украинец (иногда его прихватывал радикулит, поэтому Любка называла его «хохол гнутый»), нравился женщинам. По-русски говорил с заметным акцентом. Работал он на каком-то холодильнике агентом по снабжению, подрабатывал ремонтом квартир. Клиенты были самые разные. Однажды, было это уже в семидесятых годах, я ехал ночью домой на такси. На улице Горького таксист взял попутного пассажира. Им оказался Колька.

– Откуда ты? – спросил я его.

– Да ремонт делал у этого, как его – и он назвал фамилию знаменитого советского композитора-песенника.

– Сколько взял?

– Пятьсот рублей!

– Чего так много?

– А-а-а, ещё песенку напишет!

Как потом выяснилось, Колька не ограничился ремонтом. Заодно он завёл роман с молодой композиторской женой. Та готова была бросить мужа – невероятно богатого по тогдашним понятиям человека – и связать свою судьбу с Колькой. Но Колька выбрал Любку.

Любка обычно сидела дома, ждала мужа. Иногда не дожидалась, и начинала выпивать без него. Выпив, она становилась шумной, агрессивной, ссорилась со своими гостями. Потом возвращался с работы Колька, успокаивал разбушевавшуюся жену, садился с гостями за стол. На какое-то время Любка добрела, но ненадолго. Снова затевала ссору. Иногда случались и драки. Звонили в милицию, милиционеры приезжали, разгоняли гостей и уходили. Гости неспешно возвращались, и всё возобновлялось.

Так они жили изо дня в день, из года в год. А мы жили рядом, пользовались одним с соседями туалетом, одной ванной. Встречались на общей кухне. И было это обычным делом по тем временам.

До конца пятидесятых годов абсолютное большинство городского населения, думаю, больше девяноста процентов, жило в коммуналках. Потом Хрущёв начал массовое строительство пятиэтажек. Помню, мой одноклассник Костя переехал из барака в отдельную квартиру – ту самую, знаменитую двухкомнатную смежную, с тёмной трехметровой комнатой-чуланом, совмещённым санузлом и пятиметровой кухней, «хрущобу», как её сейчас называют. И позвал меня посмотреть своё новое жильё. Боже, какое это было счастье тогда! Дворец! Без соседей!

Постепенно всё больше людей переезжало в отдельные квартиры. Кто получал их, отстояв десятилетнюю очередь (в неё ставили, если в семье на человека приходилось меньше пяти квадратных метров жилой площади), кто через обмен, кто вступал в ЖСК. Крупные предприятия строили жилье для своих сотрудников. Но и сейчас миллионы людей по всей стране живут и мучаются в коммуналках.

Но я отвлёкся. Колька, как и все, тоже мечтал об отдельной квартире. И тут ему на работе предложили стандартный по тем временам вариант – если он официально разведётся с женой, то ему дадут комнату. Потом можно будет снова расписаться, и две комнаты поменять на отдельную квартиру. Они с Любкой развелись, вскоре Колька и комнату получил. Обмен – дело небыстрое, особенно тогда. Прошло несколько месяцев. Как-то – Любки не было дома – Колька говорит моей маме:

– Марь Петровна, я и не знаю, что делать!

– А что случилось, Коля?

– Да ведь я уже женился, жена ребёнка ждёт! Как я Любе скажу?

Мама, оправившись от шока, посоветовала:

– Ну, скажите – Люба, я полюбил другую женщину!

– Эх, Марь Петровна! Любил-то я в пятьдесят седьмом году! А это всё – так… Немка у меня была. А ребята говорят – зачем тебе немка, мы тебе русскую найдём. Вот и нашли, вся жизнь наперекосяк!

Любка тяжело пережила разрыв. Она даже забралась по водосточной трубе в новое Колькино жилище и портняжными ножницами порезала всю его одежду. Потом постепенно утешилась водкой и великим множеством сменявших друг друга кавалеров, которых она находила там же, где и водку – в винном отделе продовольственного магазина, продмаг был в нашем же доме, занимал весь первый этаж. Некоторые кавалеры задерживались на какое-то время. За одного она даже вышла замуж, правда, ненадолго. Дело было так.