Креативы Старого Семёна

Любка не работала, и считалась тунеядцем. Это было юридическое понятие, за это могли посадить (по статье «за тунеядство», как известно, осудили Бродского). Если же она выходила замуж, то статус её менялся – она становилась домохозяйкой, и никаких претензий милиция ей предъявить не могла. И она долго уговаривала своего очередного кавалера, Витьку, жениться. Тот сначала не хотел.

— Ты пойми, Люб! Ты дура, и я дурак. Какая у нас будет семья? – говорил он ей.

Но Любка настояла на своём. Они расписались. Но счастье продлилось недолго, молодой муж вскорости умер от пьянства. В довершение горя Витькины родители не пустили Любку выпить на поминках.

Потом она пошла вразнос. У нас в квартире начали появляться матёрые урки, только что вышедшие из тюрьмы. Отсидевшие порой по пятнадцать лет. Постепенно её комната превратилась в воровскую малину. Нередко там всю ночь гужевалось человек двадцать уголовников, это было уже страшно. Помог случай. Дело было перед Олимпиадой восьмидесятого года, милиция получила указание ужесточить работу с криминальным элементом, алкоголиками, тунеядцами и прочими проститутками. И Любка устроилась на работу. Она и до этого иногда находила себе работу, но ненадолго, её отовсюду выгоняли за пьянство. Помню, какое-то время она трудилась в школьном буфете уборщицей. Приходила домой с полными сумками продуктов.

– Такая работа хорошая! – говорила она. – И воровать не надо, сами дают!

Так вот, она устроилась уборщицей же в наш продовольственный магазин. И однажды утром не вышла на работу. Не до того было – много водки и гостей. Заведующая секцией возмутилась и отправилась к Любке домой выяснять отношения. И Любкины гости её чуть не покалечили. Заведующая вызвала милицию. Те приехали моментально – завсекцией большого продовольственного магазина была в те времена человеком нужным и влиятельным. И милиция стала оформлять Любку в ЛТП. Кто не знает, что такое ЛТП, поясняю. Лечебно-трудовой профилакторий. Так называлась, по сути, тюрьма, куда на два года – без всякого суда, по решению какой-то комиссии при милиции - помещались алкоголики, не совершившие никаких преступлений. Официально считалось, что там их лечили и перевоспитывали трудотерапией.

И тут мой сосед предложил Любке обмен – в нашей квартире поселяется его тётка, а Любка въезжает на её площадь. И Любка переехала! Помню ощущение небывалого счастья, когда она с пьяными друзьями-помощниками снесла, наконец, вниз свои вещи, села в машину – я неотрывно смотрел из окна во двор – и грузовик завёлся! Тронулся с места! Поехал! Выехал со двора!.. А погода-то какая, господи! Лето, солнечно. Я пошёл на улицу, погулял, посмотрел по сторонам и, впервые за долгие годы, спокойно вернулся домой.

Забавно, но потом мама моя с Любкой наладили что-то вроде дружбы. Та время от времени звонила, рассказывала про свою жизнь, спрашивала совета. После многих событий постаревшая, перенесшая инсульт Любка поселилась в отдельной квартире со своим, восьмидесяти с чем-то лет, отцом. Однажды, позвонив маме, она рассказала, что отец к ней пристаёт: «Что тебе стоит? У тебя столько мужиков было! А родному отцу жалко!»

Больше она не звонила.

Дело было на сочинском пляже в семидесятые годы. Приехавший, как это называлось в их среде, на гастроли известный московский шулер от нечего делать играл в блиц по мелочи. У него был крепкий первый разряд, и любителей он обыгрывал легко. А мимо проходил известный гроссмейстер. Увидел блицоров и решил немного подзаработать. Он встал рядом и стал давать классические советы:

— А чего королевой не шахнуть? Туру бы на черную клетку подвинул, а потом офицером... и т.д.

Картежник, назовем его Боря, гроссмейстера узнал, но виду не подал. Напротив, по всем законам жанра, изобразил лоха:

— Если ты такой умный, садись, сыграем по червонцу!

Тот охотно сел, после чего Боря начал сомневаться:

— Ты наверное хорошо играешь, разряд небось есть. Фору дай по времени!

— Смотря какую.

— Ну... две минуты на полчаса.

Гроссмейстер, рассудив, что двух минут ему вполне хватит, согласился. Начали играть Партии проходили однообразно. Боря играл быстро, но плохо. Когда на часах у гроссмейстера оставалось совсем мало времени, задумывался и говорил:

— Что-то у меня голова совсем не варит, перегрелся, наверное. Пойду окунусь.

И шел в море за свое время. А бедный гроссмейстер сидел, не смея отойти от доски.

Так они сыграли три партии. Все их Боря, разумеется, проиграл. Гроссмейстер захотел получить. Боря демонстративно достал толстенный бумажник и вытащил оттуда сотенную.

— У меня сдачи нет, сейчас схожу разменяю, - сказал гроссмейстер.

— Ну сходи, - нехотя согласился Боря, - а может ну их, эти шахматы? Долго, скучно. Может в буру?

После чего пошла совсем другая игра. Гроссмейстер проиграл всю наличность и остался должен еще двести рублей.

— Я завтра отдам! - сказал он.

— Все вы так говорите, шаромыжники - презрительно ответил Боря.

— Да как вы смеете! - возмутился тот, - Я гроссмейстер такой-то!

И тут настал Борин звездный час, момент его торжества.

— Так ты гроссмейстер? - удивленно спросил он, - нет, ну правда гроссмейстер? Не врешь? Это что же получается, если б я тогда не туру, а офицера твоего слопал, то гроссмейстера обыграл? Во дела! Ладно, иди, в расчете!

Было это в начале семидесятых. Я менял место работы – из одного НИИ переходил в другой. Разговариваю со своим будущим начальником, и тут подходит к нему немолодой такой человек в сильно поношенном зелёном костюме. Лицо задубевшее. Волосы седые, зачёсанные назад. Вид помятый. Немного нетрезв. И говорит начальнику:

— Мне надо съездить в библиотеку иностранных язЫков!

—Да, Борис Петрович, поезжайте, разумеется...

Потом мы с Борисом Петровичем проработали в одной лаборатории лет десять, до его ухода на пенсию. Отец его был из дворян, до революции окончил Варшавский университет. Жили они в Таганроге, учиться же Борис Петрович поехал в Москву. Окончил Бауманское, работал инженером, женился. Перед самой войной у него родился ребёнок.

В армию Бориса Петровича не взяли, работал он на военном заводе, где-то на Севере. Жили в чудовищных условиях, ребёнок простудился и умер. С женой Борис Петрович расстался.

После войны он снова оказался в Москве, работал в НИИ, а жил в общежитии, которое размещалось прямо на территории института, за забором. Дело в том, что при институте был опытный завод, а рабочие были, в основном, не москвичи, для них эту общагу и организовали. И там, за проходной, он прожил долго, до начала шестидесятых. Потом в НИИ приехал, уж не помню, по какому поводу, Хрущёв, и один сварщик сумел к нему прорваться и подать челобитную.