Креативы Старого Семёна

После чего общежитие ликвидировали. Борис Петрович получил комнату в коммунальной квартире. Но эти годы не прошли даром. В нём причудливо сочетались дворянское воспитание, интеллигентность, алкоголизм и заводская общага.

Помню, как-то мы с ним курили, разговаривали, вдруг он посмотрел на часы, и говорит:

— Прошу меня простить, я зван на денатурат!

Чуть ли не каждый месяц на него приходила бумага из вытрезвителя. Но его не выгоняли. Дело в том, что Борис Петрович, помимо прочей работы, переводил с немецкого технические книги. А начальник наш потом эти переводы издавал, как собственные. Но на «треугольнике» его каждый раз разбирали. Поскольку дело это – осуждать Бориса Петровича - было привычное, то и относились к нему формально. Как-то заседание затянулось, было уже поздно. Парторг говорит:

—Ладно, Борис Петрович, дайте слово, что больше пить не будете, и закончим на этом!

—Деточка, - ответил ему подсудимый, - а чем я заменю?

Политические взгляды у него были антисоветские. Помню, как-то он сказал:

—Ну, ..., читал я вчера вашего Ленина, этот, как его, «Материализм и эмпириокритицизм». Ну это, …, вообще! Шесть определений материи - и все шесть ни к … не годятся!

Любил он рассказывать такую историю. На заводе, где он служил, работали немцы - военнопленные.

«Сижу я как-то в заводоуправлении. Вдруг – стук в дверь. Ну, наш стучать не будет – значит, немец. Я говорю:

— Херайн!

Входит пленный, и начинает начальнику объяснять, что вот, дескать, их послали рыть яму – четырнадцать человек немцев, а там нужно-то всего трое! Начальник говорит:

—Ну и что?

— Так невыгодно же это! - говорит немец, - ваша фирма этого не выдержит!

Тут начальник взорвался:

— Наша фирма всё выдержит! Иди отсюда …!»

И ещё одна его история. Во время войны на завод поступили, по ленд-лизу, четыре прецизионных станка. Станки были ценные, дорогие. Решили сформировать бригаду – двенадцать лучших станочников, непьющих, некурящих, по три человека на станок, установить им восьмичасовой рабочий день - вместо двенадцатичасового, военного - и, тем самым, использовать станки по максимуму. Так и сделали. Всё шло хорошо. А потом один станок поломался. Ничего особенного, обычная вещь. Его и починили-то всего через пару дней. Но время было военное, НКВД не дремало. Начальника цеха вызвали на допрос.

— Как вы объясните тот факт, что в военное время на оборонном предприятии ценнейшее оборудование доверено сектантам?

— Каким ещё сектантам?

— Все ваши двенадцать станочников – члены секты адвентистов седьмого дня! Как вы их отбирали?

— Да я … Ну чтоб не пил, не курил и хорошо работал…

Не посадили его чудом.

Любил Борис Петрович комментировать статьи в советских газетах. Обнажив логические противоречия в аргументации автора, он заключал:

— Значит, что? Получается ….я!

С утра Борис Петрович, в неизменном зелёном костюме и серой рубашке приходил на работу, доставал старую перьевую ручку и аккуратным почерком писал – переводил, делал какие-то обзоры, рисовал схемы. В обед поднимался и уходил. Дальше было по-разному – мог вернуться и работать до конца рабочего дня, а мог часа через два появиться пьяным в дым. Назавтра всё повторялось.

Как-то на моей памяти он бросил пить. И не пил долго. Приоделся. Скопил немного денег. И стал задумываться – то ли вставить зубы, то ли купить «Спидолу», чтобы слушать вражьи голоса («Спидола» стоила рублей двести, зубы – примерно столько же). Спрашивал у людей, как поступить. Советовали ему разно. Борис Петрович никак не мог принять решение. Потом вопрос отпал сам собой – он снова запил.

Так он и жил. Потом ушёл на пенсию. Года через два заболел и умер. Перед смертью сказал:

— Жизнь я прожил хорошую. Я доволен.

потому что перед ней две дороги - та и эта,

та прекрасна, но напрасна, эта, видимо, всерьез.

Б.Окуджава

Она работала у нас на этаже. Молодая, интересная женщина, очень компанейская. Мы не то что дружили, но приятельствовали. Пили кофе в нашем учрежденческом кафе, курили. Она рассказывала о своем муже. Приглашала в гости. Муж был высок, красив и немногословен. Работал шофером. Обожал Окуджаву.

Потом она уволилась, ушла в торговлю - нужны были деньги. Иногда звонила, рассказывала о своей новой жизни. Утешала меня в моей бедности:

— Зато ты спишь спокойно.

Жаловалась, что приходится все время менять место работы.

– Торговля, - говорила она, - такое дело, тут все время ходишь по лезвию ножа.

Однажды пригласила нас с приятелем в пивную, которой тогда заведовала. Стекляшка на бойком месте, очередь на раздачу. Она провела нас внутрь, в служебное помещение, угостила неразбавленным пивом, выставила закуску. Мы сидели, не спеша пили пиво, впервые наблюдая изнутри волшебный мир советской торговли.

В торговлю она уговорила уйти и мужа. Это была уже ошибка. Муж, попав в женский коллектив, не устоял. И семья распалась.

Постепенно звонить она стала реже, потом и совсем перестала. Прошло несколько лет. И вдруг звонок:

— Тут такое дело, я сейчас с математиками пью. Даю им трубку, подтверди, что я программистом была!

Люди постарше помнят такие слова – вычислительный центр (сокращенно ВЦ). До появления персоналок они были во всех уважающих себя учреждениях. Одна-две большие машины, которые обслуживал коллектив инженеров, операторов, программистов.

Андрей Семенович работал в нашем ВЦ механиком – чинил разные табуляторы, телетайпы и прочее. Человек он был немолодой, фронтовик. Когда-то его, как тогда говорилось, продвигали по партийной линии и довольно успешно. Но однажды, будучи навеселе, он оросил клумбу в парке Горького, из милиции пришла телега, и с партийной карьерой было покончено.

Накануне девятого мая Андрей Семёнович приходил на работу нарядный, в хорошем костюме, при галстуке, пиджак был увешан наградами. В остальные же дни – в виде скорее затрапезном: старенький пиджак, рубашка защитного цвета, картуз.

Хотя был Андрей Семенович коренной москвич и жил на Садовом кольце, но по одежде, внешности, манерам часто принимали его за деревенского деда. Любимым его развлечением было, вернувшись в Москву из отпуска, брать такси на площади трех вокзалов, недалеко от которой он и жил. Андрей Семенович называл адрес, таксист – всегда («дед, небось, приехал в Москву к родственникам») – вместо того, чтобы быстренько довезти клиента (по тогдашним правилам водитель такси обязан был доставить пассажира по указанному адресу кратчайшим путём), поворачивал в другую сторону, и, проехав почти все Садовое кольцо, останавливался у его дома. На счетчике было около трех рублей. Андрей Семенович произносил отработанную за годы до автоматизма фразу: «Очень вам благодарен за прекрасную экскурсию по столице нашей Родины, а путь от вокзала до моего дома стоит пятьдесят шесть копеек!», вручал заранее заготовленную мелочь и торжественно уходил, с удовольствием оглядываясь и наблюдая лицо таксиста.