Леонид Видгоф - «Но люблю мою курву-Москву». Осип Мандельштам: поэт и город

Стихотворение о любви, в котором «водный» мотив сочетается с неуверенной надеждой на спасение – не отсылает ли оно опять-таки к Михаилу Кузмину, на этот раз к его прозе? Мы имеем в виду роман «Плавающие путешествующие» (1915), где также находим любовную тему в единстве с «водными» ассоциациями и идеей спасения (само название романа взято из молитвы – Мирной, или Великой ектении):

«Лелечка… продолжала:

– И мы ничего не строим навсегда… Мы всегда странствуем… Мы всегда плавающие.

– Да, да… но плавающие – это те, у кого есть рулевой, а если ты, обхватив склизкое бревно, носишься по морю, какое же это плавание?

– Наш рулевой – любовь, о которой не может быть двух мнений» [461] .

Московское зимнее увлечение Марией Петровых вызвало, видимо, в сознании Мандельштама образ входившей в круг Михаила Кузмина Ольги Арбениной и сами стихи Кузмина, в которых любовь неожиданно посещает поэта в зимнюю пору. Мотивы сна и страха из приведенного выше стихотворения Кузмина также, думается, получили отражение у Мандельштама (конечно, в ином значении); сравним: «Он спит, мой гость…», «Не мне будить его…», «Я жду, я жду: мне страх вздымает грудь…» (третья цитата – стоящий на значимом месте, предпоследний стих у Кузмина) – и один из заключительных стихов у Мандельштама: «Надо смерть предупредить – уснуть». Стих о сне – предупреждении смерти, уходе от грозящей насильственной смерти, видимо, отражает мысли о самоубийстве как свободном выборе ухода из жизни – и, очевидно, связан с известным монологом Гамлета, в котором герой Шекспира размышляет о возможности самоубийства: «Быть иль не быть… Умереть, уснуть». (Арестованный в мае 1934 года Мандельштам попытку самоубийства совершил – вскрыл вены.)

Завершающая же строка из «Поэта» («Куранты любви») М. Кузмина (сквозь которую «просвечивает» рефрен популярного романса!) отразилась, по нашему мнению, в финальном стихе «Мастерицы…».

Очень высоко ценила это стихотворение Анна Ахматова («лучшее, на мой взгляд, любовное стихотворение ХХ века»). В «Листках из дневника» Ахматова сообщает также, со слов М. Петровых, «что было еще одно совершенно волшебное стихотворение о белом цвете. Рукопись, по-видимому, пропала» [462] .

Твоим узким плечам под бичами краснеть,

Под бичами краснеть, на морозе гореть.

Твоим детским рукам утюги поднимать,

Утюги поднимать да веревки вязать.

Твоим нежным ногам по стеклу босиком,

По стеклу босиком да кровавым песком…

Ну, а мне за тебя черной свечкой гореть,

Черной свечкой гореть да молиться не сметь.

1934

Стихотворение написано, видимо, в конце весны или летом 1934 года. Н. Мандельштам в своем комментарии, предполагая, что стихи могут относиться к ней, в то же время сомневается в этом: «О.М. не свойственно было бояться за меня, он не представлял себе, что у меня может быть отдельная судьба или что я его переживу. <���…>…Меня удивляют в этих стихах последние две строчки – о черной свечке и “молиться не сметь”. Они звучат так, будто относятся скорее к чужой женщине, когда перед своей нельзя выдать тревогу и горе. Может, это следствие допросов, когда его пугали тем, что я тоже в тюрьме? Или разговоры во время моей болезни: “Вот до чего ваша неосторожность довела Надю”?.. “Неосторожность” – это то, что все умоляли его не читать посторонним людям стихи о Сталине и не давать их переписывать. <���…> И все же сомнение мое не рассеивается – ход этот мне непонятен» [463] .

Между тем действительно в этих строках говорится о раздельных судьбах автора и героини стихов. Отмечает Надежда Яковлевна и перекличку «узких» плеч и «маленьких плеч» из стихотворения «Мастерица виноватых взоров…».

Откуда это чувство вины, которое с такой болью, с такой пронзительностью звучит в последнем двустишии?

Думается, что стихотворение, исполненное нежности и мучительной вины по отношению к хрупкому существу, которому суждена страшная судьба в бесчеловечном мире бичей, битого стекла и тяжелых утюгов, может относиться к Марии Петровых. Мандельштам должен был сознавать, очевидно, что его гибель, которую он предощущал и которой ждал, может повлечь за собой страдания и смерть людей, самим фактом знакомства с ним втянутых в его «историю». В отношении Марии Петровых эти опасения были, вероятно, особенно сильны. Надежда Яковлевна была женой, с которой поэт был соединен накрепко, всем и навсегда, что бы ни случилось, «до самой смерти», как говорит протопоп Аввакум жене в любимом Мандельштамом «Житии»; Марию же Петровых он, будучи влюбленным в нее, но не ощущая неразрывности их судеб, отталкивает: «Уходи. Уйди. Еще побудь». Его судьба не должна стать ее судьбой.

Почему свеча «черная»? Почему «молиться не сметь»? В мае 1934 года Мандельштам был арестован. Находясь в здании на Лубянке, в состоянии психического шока он назвал в числе тех, кому читал антисталинские стихи, и имя М.С. Петровых. «Ведь она, – пишет П.М. Нерлер, – по словам самого О.М., была единственной, кто запомнил и записал это стихотворение с голоса, так что О.М., возможно, имел нешуточные основания подозревать в ней доносчика» [464] . В деле действительно имеется показание Мандельштама, что «Петровых записала это [произв<���едение>] стихотворение с голоса, обещая, правда, впоследствии уничтожить» [465] . О том, что список антисталинских стихов Мандельштам увидел во время допроса на столе следователя, причем это был список того варианта, который знала лишь М. Петровых, известно только со слов Н. Мандельштам, которая, естественно, сама этого списка не видела. Поэт же испытал на Лубянке психический шок и вышел оттуда в состоянии травматического психоза. Насколько точно он мог определить, какая бумага лежит на столе следователя (причем большого времени на рассмотрение документа, наверное, не было), судить трудно. «Но не исключен и такой вариант, снимающий тяжесть подозрения именно с Петровых: никакой эпиграммы на Сталина у следствия не было, кто-то донес о ней в общих чертах – и впервые Шиваров не без изумления услышал ее из уст самого автора. Никакого другого списка этой эпиграммы, кроме авторского и шиваровского, в следственном деле нет. Сама Мария Сергеевна, по словам ее дочери, категорически отрицала то, что ей вменяла в вину Н.М., – факт записи прочитанного ей вслух этого стихотворения», – пишет П. Нерлер [466] . (Н.Х. Шиваров – следователь, который вел дело Мандельштама в 1934 году. На Лубянке Мандельштам написал стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны…», эта рукопись имеется в деле; содержится в следственном деле и список стихотворения рукой следователя.)