Салли Смит - Королева

В июне 1961 года президентская чета прибыла в Лондон, поразив перед этим воображение французов во время краткого парижского визита, а Джону пришлось выдержать переговоры с непредсказуемым и непробиваемым Никитой Хрущевым во время двухдневной встречи в Вене, после которой в холодной войне между Соединенными Штатами и Советским Союзом наметилось резкое потепление. Визит в Лондон был обозначен как частный, с целью присутствовать на крещении племянницы Джеки, дочери Ли Радзивилл и ее мужа Стаса, однако на самом деле Джек хотел поделиться с Макмилланом итогами переговоров с Хрущевым. Премьер-министр докладывал позже королеве, что Кеннеди “был совершенно ошарашен непробиваемостью и варварством русского генсека” (32).

Вечером после крещения королева и принц Филипп устроили ужин для четы Кеннеди в Букингемском дворце – американским президентам не доводилось обедать там с 1918 года, когда король Георг V принимал Вудро Вильсона. Хозяева дворца “устроили роскошный прием в прекрасных покоях” (33), – писал после Дэвид Брюс. Однако тридцатилетняя первая леди, восемью годами ранее с искренней непосредственностью описывавшая коронацию, теперь робела перед тридцатипятилетней королевой, которую сочла “довольно замкнутой” (34). “Похоже, я ей совсем не нравилась, – поведала Джеки писателю Гору Видалу. – Филипп был милым, но нервничал. Они казались совершенно чужими друг другу”.

Точно так же первая леди откровенничала с фотографом Сесилом Битоном. Признав, что “они все были невероятно добры и милы” (35), Джеки сообщила, что “ее не впечатлили ни цветы, ни обстановка апартаментов Букингемского дворца, ни темно-синее пышное фатиновое на бретельках платье королевы, ни ее скучная прическа”. По словам первой леди, “королева оттаяла только раз”, когда Джеки пожаловалась на тяготы и напряжение канадского визита, а Елизавета II подмигнула ей заговорщицки и утешила загадочной фразой: “Со временем приноравливаешься, и становится легче” (36).

Несколько месяцев спустя, во время отложенного ранее государственного визита в Гану, Елизавета II неожиданно продемонстрировала характер. Сразу после обретения независимости от Британии в 1957 году президент Кваме Нкрума показал себя просвещенным руководителем, блюстителем западных политических и деловых интересов и приверженцем многорасовости. Его жена-египтянка (37) была из христиан-коптов, среди верховных сотрудников его администрации имелись англичане – в частности, капитан армии в качестве секретаря и женщина, работавшая у него ассистенткой и переписчицей.

Однако за два года, прошедших с отложенного визита королевы, Нкрума превратился в диктатора, который вверг страну в “тиранию и коррупцию” (38) (по отзыву Черчилля), отправляя за решетку без суда и следствия сотни участников оппозиции, высылая британских чиновников и советников, выступая против Британии в своих речах. Настораживало также, что, побывав в сентябре 1961 года с визитом в Москве, Нкрума начал склоняться к альянсу с Советским Союзом и возможному выходу из Содружества.

Несмотря на ощутимо накаляющуюся в свете демонстраций, рабочих волнений и угроз в адрес Нкрумы обстановку, Макмиллан посоветовал королеве не отменять планирующийся на середину ноября приезд. В то же время он подстрекал Кеннеди расстроить планы Советского Союза насчет Ганы предложением спонсировать постройку гидроэлектростанции Акосомбо, однако американский президент пока тянул с решением. Британский парламент и отдельные представители прессы призывали Елизавету II отменить поездку. Черчилль писал Макмиллану о “растущем беспокойстве за безопасность ее величества, а также опасениях, что ее визит может быть воспринят как одобрение откровенно авторитарного режима” (39). Макмиллан ответил в тот же день, что “королева желает ехать. С ее отважным характером это неудивительно” (40).

Саму Елизавету II до глубины души раздражало давление со стороны “малодушных депутатов и прессы” (41). “Как я буду выглядеть, если испугаюсь и пойду на попятную, а Хрущев потом приедет и получит в Гане теплый прием?” (42) Она не изменила точку зрения даже после взрывов в Аккре, прогремевших за пять дней до ее визита.

Она покорила Нкруму, с которым ее фотографировали танцующей на торжественном балу, и очаровала ганскую прессу, назвавшую ее “величайшим в мире социалистическим монархом” (43). Народ Ганы “полюбил ее всем сердцем – буквально голову потерял, – заявила диктор BBC Одри Рассел. – Она сидела в кабриолете рядом с Нкрумой <���…> совершенно невозмутимая. Само спокойствие. Высоко поднятая голова, никаких лишних улыбок – все как надо” (44). Впоследствии Елизавета II поразительно метко охарактеризовала Нкруму в письме к своему другу Генри Порчестеру, удивляясь, “насколько запутанны его представления об остальном мире и насколько наивны и тщеславны личные и государственные амбиции”, ужасаясь “его недальновидности” и неспособности “заглянуть чуть дальше отмеренного ему жизненного срока” (45).

После возвращения Елизаветы II в Лондон в конце ноября Макмиллан позвонил Кеннеди и заявил: “Я рисковал своей королевой. Теперь вы должны рискнуть своими деньгами!” (46) Кеннеди согласился ответить “храбростью на храбрость” (47), и менее чем через две недели объявил о решении США финансировать строительство гидроэлектростанции Акосомбо. Опасения насчет выхода Ганы из Содружества поутихли.

С Джеком Кеннеди королеве больше встретиться не довелось, хотя Джеки и Ли были в Лондоне проездом в марте 1962 года, возвращаясь в Штаты из Индии и Пакистана. На этот раз Елизавета II устроила для сестер-американок (48) торжественный обед в Букингемском дворце с Макмилланами, Эндрю Девонширом (11-м герцогом), Майклом Адином, дворцовым экономом Патриком Планкетом и другими гостями. В отличие от предыдущего визита первая леди и королева прониклись друг к другу симпатией. “Было очень приятно увидеться с миссис Кеннеди, – писала Елизавета II Джеку. – Надеюсь, ее пакистанский подарок [гнедой мерин по кличке Сардар, полученный от президента Мухаммеда Айюб Хана] окажется хорошим – передайте ей, пожалуйста, что мой пакистанец совсем распоясался, скача с детскими пони на праздниках, надеюсь, ее конь окажется спокойнее!” (49)

Весной принцу Чарльзу, окончившему Чим, настала пора переходить на следующую школьную ступень. В апреле пятнадцатилетнего подростка перевели в Гордонстоун. Филипп еще больше уверился в мысли, что строгий уклад его альма-матер поможет робкому, погруженному в себя сыну закалить характер и сделает его более стойким. Он считал, что мальчик должен “понять, из какого теста он сделан; обрести себя или хотя бы в общих чертах определить свои способности” (50). Юноша, преодолевший себя, “отличается от других, у него глаза горят”, – считал Филипп. Причина этих отличий – осознание, что “он справился”, что “страшно лишь поначалу, а теперь он знает, что себе можно доверять и не пасовать перед трудностями”.