Салли Смит - Королева

Личные приглашения на плотном белом картоне с вытисненной золотом королевской короной и вензелем сообщают, что “лорд-гофмейстер именем ее величества” (106) имеет честь пригласить имярека в назначенный день. (Лорд-гофмейстер, которого не следует путать с лордом-обер-гофмейстером, возглавляет штат служащих Букингемского дворца, под его началом находятся восемь с лишним сотен человек.) Когда в три часа дня отворяются двери (107), мужчины в визитках, дамы в коктейльных платьях и шляпах, военные в форме и духовные лица в соответствующем облачении устремляются на просторы садов и зеленых газонов. Они терпеливо выстаивают очередь к 120-метровому фуршетному столу в огромном бело-зеленом полосатом шатре, чтобы отведать заранее утвержденных ее величеством сэндвичей, пирожных и печенья с чашечкой предпочитаемой королевой смеси “Дарджилинга” и “Ассама”. Под задорные мелодии в исполнении двух военных оркестров лейб-гвардейцы в алых с золотом мундирах с белыми брыжами и черных бархатных шляпах с красно-бело-синими бантами вокруг тульи выстраивают приглашенных шеренгами.

Ровно в четыре часа на террасе появляются королева, принц Филипп и различные члены королевской семьи, чтобы под звуки государственного гимна помахать рукой приглашенным. Церемониймейстеры – отставные военные в визитках и цилиндрах – отбирают около сотни гостей, которых будет представлять ее величеству лорд-церемониймейстер, стараясь сделать выборку как можно более широкой. Королева движется вдоль шеренги примерно час, демонстрируя отточенное мастерство мимолетной, но неспешной беседы с каждым, постепенно приближаясь к Королевскому шатру с нарисованной на нем сияющей короной.

Лакей подает ее величеству чашку чая на подносе, и королева берет десятиминутную паузу, прежде чем перейти в соседний Дипломатический шатер, чтобы поприветствовать высокопоставленных лиц, а затем в шесть вечера вернуться во дворец. Супруга одного из дипломатов ошеломленно наблюдала как-то раз, как королева “взяв чашку с чаем, сбросила туфли и стояла в одних чулках, уперев руку в бок. Она пила чай и, смеясь, болтала с дворецким” (108). Елизавета II сознает, насколько значимым событием является этот прием для тысяч гостей, и ее не утомляет отработанный распорядок. Сесил Битон, наблюдая однажды, как она “беседует неспешно с пожилой парой”, подумал: “Все эти люди достойны восхищения, это настоящая соль земли. Они сделали что-то полезное для своей страны. Это костяк Британии, и видно, что королева это тоже чувствует” (109).

Осенью 1964 года королева и принц Филипп отправились в Канаду с девятидневным государственным визитом. В Лондон они вернулись за два дня до всеобщих выборов 15 октября. Весь первый год премьерства Алека Дуглас-Хьюма СМИ, особенно два новых сатирических порождения поп-культуры 1960-х, журнал “Private Eye” [19] и телевизионный дайджест “That Was the Week That Was” [20] , безжалостно высмеивали его как далекого от жизни аристократа. Подливал масла в огонь и лидер лейбористов Гарольд Вильсон, величая премьера исключительно его наследственным титулом, 14-м графом Хьюмом. Дуглас-Хьюм не остался в долгу: “Мистер Вильсон, если вдуматься, тоже может именоваться 14-м мистером Вильсоном” (110). Прозвище закрепилось.

На самом деле Дуглас-Хьюм хорошо справлялся с обязанностями и пользовался популярностью у избирателей. Однако тяга к переменам обеспечила лейбористам крошечный перевес – 44,1% голосов и 317 мест в парламенте против 43,4% и 303 мест у тори. Гарольд Вильсон стал первым премьером-лейбористом после Эттли, занявшего этот пост в 1945 году. И впервые королеве не пришлось участвовать в выборе премьера, поскольку партия уже избрала своим лидером Вильсона.

Если Эттли, в кабинете которого насчитывалось трое “старых итонцев”, был вполне предсказуемым лейбористом, то Вильсон оставался для королевы “темной лошадкой”. Выходец из низших слоев среднего класса, прошедший через сито грамматической школы, он окончил Оксфорд с высочайшими отличиями и почти десять лет преподавал там экономику. Он гордился своим провинциальным происхождением и йоркширским акцентом, но при этом обожал оперы Гилберта и Салливана и перенял у оксфордской профессуры привычку к курению трубки. Тем не менее благодаря его невзыскательности, вдумчивости и остроумию с ним было легко общаться.

16 октября он взял с собой в Букингемский дворец на “целование рук” не только свою жену Мэри, но и двоих сыновей, отца и Марсию Уильямс (своего политического секретаря и главную помощницу). Обозначая свою демократическую принадлежность, новый глава государства не стал облачаться в визитку, а явился на прием в полосатых брюках с обычным пиджаком от другого костюма. Придворные, не растерявшись, предложили многочисленным спутникам херес в Адъютантской, пока Вильсон встречался с ее величеством.

Конституция обязывает монарха работать с премьер-министром независимо от его политической принадлежности, которая у Вильсона, несомненно, отличалась от тори, стоявших у руля последние двенадцать лет. Когда Вильсон ввел “общественный договор” для профсоюзов, сэр Майкл Освальд, управляющий королевским конным заводом в Сандрингеме, предложил ее величеству назвать так жеребенка. “Ответом мне был мрачный взгляд” (111), – вспоминает Освальд.

Елизавета II сразу же продемонстрировала премьеру, что с ней не стоит шутить. Когда он явился на первую встречу, настроившись на общую, ни к чему не обязывающую беседу, королева принялась выпытывать, что он думает насчет укрепления фунта и как собирается урегулировать платежный дефицит. Как и Черчилль в аналогичной ситуации, Вильсон пережил не самые приятные минуты и несколько лет спустя советовал своему преемнику “вовремя читать телеграммы и протоколы заседаний комитетов”, чтобы не “оказаться в положении двоечника у доски” (112).

“Над ним придется потрудиться” (113), – усмехнувшись, поделилась королева с фрейлиной после первой аудиенции. “Через три месяца он будет готов отдать за нее жизнь, – вспоминает фрейлина. – Она отлично знает, на что именно сделать упор”. Королева-мать, не изменявшая своим консервативным убеждениям, нашла Вильсона “несколько обидчивым <���…> неудобным собеседником” (114), поэтому была рада узнать, что дочь его “укротила” (115). Однако на самом деле особого укрощения не понадобилось. “Гарольд никогда не был республиканцем (116), – говорит Марсия Уильямс, впоследствии баронесса Фолкендер. – Он происходил из очень монархистской семьи”. Восхищался, по его собственному признанию, “дворцовыми церемониями” и “питал огромное уважение к традициям” (117).