Салли Смит - Королева

“С самого начала им чересчур многое позволялось”, – сообщила фрейлина журналисту Грэму Тернеру, который в пух и прах раскритиковал воспитательные способности королевы. “Эта преждевременная независимость сделала из семьи что-то вроде клуба, – продолжает та же фрейлина. – Чарльз и Анна, в свою очередь, тоже рассуждали так: “Не будем лишний раз беспокоить маму, ей и без нас забот хватает”. Королева и принц Филипп воспитывали детей очень сурово” (17).

Принцесса Анна возразила, что это “просто уму непостижимо” – предполагать у ее матери равнодушие и отстраненность. “Детьми мы вряд ли до конца понимали, какие ограничения накладывает на нее роль монарха, почему она постоянно в делах и в разъездах, однако я не думаю, что хоть один из нас, хоть на секунду, мог подумать, что она не любит нас, как любит детей обычная мать <���…> Нам давали возможность искать себя, нас всегда побуждали обсуждать проблемы, проговаривать. Люди имеют право набивать собственные шишки, и, мне кажется, она всегда это признавала” (18).

Из всех детей Елизаветы II Анна была самой уверенной в себе и самодостаточной. Ее отношения с матерью складывались гладко, не в последнюю очередь благодаря общей любви к лошадям. С отцовской суровой любовью она тоже справлялась легко, поскольку слеплены они с ним были из одного теста – оба прямолинейные, пробивные и напористые.

Чарльзу, однако, под грузом отцовских требований и ожиданий пришлось несладко. Он мужественно сносил физические испытания – выдержав, например, оба семестра в школе Тимбертоп, затерянной в австралийской глуши. Вернувшись в Гордонстоун, он занял ту же руководящую должность старосты, которую когда-то занимал отец. Он даже подражал некоторым его манерам – закладывал руку за спину при ходьбе, разряжал атмосферу непринужденной шуткой, одергивал рукава пиджака, сплетал пальцы или тыкал в воздух указательным, подчеркивая свои слова.

Однако Филипп продолжал вместо похвал сыпать упреками, еще больше подрывая уверенность Чарльза в себе. Филипп не мог смириться с “разительным несходством” (19) между собой и сыном. “Он романтик, а я прагматик”. И хотя Чарльз никогда бы в этом не признался, как писал Джонатан Димблби, “принц жаждал одобрения и любви, которые его отец – и мать – не могли или не хотели ему дать <���…> В качестве защитной реакции у него вырабатывалась все большая холодность и официальность в отношениях с родителями” (20). Когда наступало время принимать решения относительно будущего Чарльза, отец с сыном обменивались сухими письмами, уменьшая вероятность конфликта.

Больше всего точек соприкосновения с родителями у королевских детей обнаруживалось в Сандрингеме и Балморале. Для Елизаветы II Сандрингем – это “не только убежище, но и коммерчески рентабельные земли”. “Я люблю фермерский труд <���…> люблю животных, – говорит ее величество. – Одних возделываемых земель мне было бы недостаточно” (21). Королева и принц Филипп привили всем своим четверым детям любовь к природе, и они, по свидетельству Анны, умели ценить “чистую роскошь” верховых прогулок по “скошенным полям вокруг Сандрингема” (22), а также “прелесть рябиновых и березовых рощ в осеннем уборе и величие старых шотландских сосен” (23) в Дисайде. Чарльз проникся настолько, что в двадцать лет даже сочинил для младших братьев книгу о мифическом “Старце из Лохнагара”, который жил в пещере над Балморалом и, попробовав съездить в Лондон, вернулся в итоге в свою отшельническую нору.

Филипп научил всех четверых детей стрелять, нырять в заводях реки Ди и ловить лосося нахлыстом. Анна охотилась вместе с матерью на оленей – зачастую оказываясь, кроме королевы, единственной женщиной на оленьей тропе. Родители и дети проявляли единодушное уважение к сельским обычаям и обрядам – таким, например, как намазывание щек кровью после добычи первого своего оленя.

Всей семьей они часто ездили на Королевском поезде в горы и не раз начинали отпуск с круиза на “Британии” по Внешним Гебридам. С конца 1960-х морские путешествия стали традицией. На борту корабля Елизавета II ходила в брюках – один из немногих поводов (24), кроме охоты или верховой езды, облачиться в этот вид одежды. В них ей было удобнее (и приличнее) садиться в шлюпки, перевозившие их с яхты на безлюдные берега, где устраивались пикники. Кульминацией круиза становился День “Британии”, когда яхта швартовалась в Кейтнессе у Северного побережья. Они высаживались в порту Скрабстер и кавалькадой машин отправлялись в замок Мэй, где к их приезду уже несколько недель готовилась королева-мать (25) с помощью своей фрейлины Рут Фермой, отдавая распоряжения повару и проверяя спелость фруктов и овощей в саду. Был год, когда королева-мать отправила дочери на “Британию” срочную телеграмму: “Катастрофическая нехватка лимонов. Не могли бы вы привезти парочку с собой? М .” (26). Королева послушно прихватила с королевской яхты полиэтиленовый пакет с лимонами.

Прогулявшись по замковому саду, августейшая компания устраивалась обедать в столовой замка, где заранее сервировали угощение – яйца “драмкилбо” (любимое блюдо королевы-матери – мусс из яиц, креветок и омара), лосось, курица, баранина и ягодный пудинг. Днем гости посещали прилегающие к замку фермы или дышали воздухом у моря, а после чая возвращались в Скрабстер. По традиции королева и Елизавета-старшая обменивались прощальными стихами, посылая их через береговую охрану:

Когда “Британия” проходила вдоль берега, с борта и суши пускали сигнальные ракеты, а королева-мать с друзьями и персоналом, выстроившись у стен замка, размахивали кухонными полотенцами и скатертями. Крошечная фигурка королевы на палубе, различимая разве что в бинокль (28), тоже махала белым полотенцем под трубный глас пароходного гудка.

Весной 1967 года королевская семья слегка увеличилась: в Букингемском дворце по приглашению Елизаветы II поселилась мать Филиппа. Разоренная и немощная восьмидесятидвухлетняя принцесса Алиса переехала из Афин, где ей из-за финансовых проблем пришлось закрыть сестринскую общину. Уже не являясь монахиней, она по-прежнему носила серое монашеское одеяние – из практических соображений. “Ей не приходилось заботиться о гардеробе или делать укладку” (29), – объяснял Филипп биографу Алисы Хьюго Викерсу.

В отличие от королевы-матери, которая не пропускала ни одного значимого мероприятия, Алиса вращалась по отдельной орбите, то приближаясь, то удаляясь во время визитов в Лондон, Виндзор, Сандрингем и Балморал. Она ставила Филиппа в неловкое положение, называя его детским прозвищем “Карапуз” (30), а внуки обращались к ней “яйа” (31) – “бабушка” по-гречески. Их одновременно завораживали и пугали ее эскапады и хриплый низкий голос. Алиса не расставалась с сигаретой, поэтому о ее приближении всегда можно было догадаться по облаку дыма и сухому лающему кашлю.