Николай Прокудин - Гусарские страсти эпохи застоя

- Изздрасствуй командыр! - произнес человечек и протянул для приветствия по восточному обычаю обе руки.

Ромашкин взглянув на черные потрескавшиеся от солнца и грязи смуглые руки, внутренне содрогнулся, но крепко пожал их и изобразил дружелюбие.

- Командир! Я тебя уважаю. Приглашаю быть почетным гостем на нашем тое! Будыт балшой пир! - туркмен сказал эту фразу, со значением подняв вверх оттопыренный указательный палец. - Нэ пажалэешь!

- Ромаха, бери рюмаху! Надевай шинель и вперед! - распорядился Шмер. Едем в вертеп! Я открою тебе прелести злачных местных заведений. Ты уже созрел для этого, я думаю, ты уже взрослый мальчик.

- Вертеп? Что это такое?

- Чудак. Подпольный публичный дом.

У Никиты отвалилась челюсть, и глаза округлились. Даже тошнота прошла.

- А что у нас в стране есть такие заведения? Это запрещено законом!

- У нас в стране нет, а в Педжене есть.

- Что и нам можно будет пользоваться услугами девочек?

- Держи карман шире! Только наблюдать! У тебя есть стольник на мелкие расходы? Или хоть полтинник? За бесплатно только комсомолки в райкоме отрываются. Тут бизнес, коммерческая любовь! - Хмыкнул Шмер. - Можно будет пить, есть, смотреть стриптиз, но руками или другими частями тела не трогать.

- Извращенец! - рявкнул Никита. Кровь прилила к голове и брюки его зашевелились.

- О, ты уже змея в галифе зашевелил! - хохотнул Мишка.

- Отстань! - произнес, смутившись, лейтенант. Мозг заработал в одном определенном направлении, рисуя всевозможные фантастические прожекты. Теперь он совсем отбросил сомнения и лишь опасался, что Мишка пошутил. И что вместо таинственного "вертепа" с обнаженными манящими соблазнительными женщинами, он окажется в обычной прокуренной вонючей пивной.

- А ничего что мы в военной форме? Может переоденемся?

- Главное самим быть в форме и боеготовым! В морге тебя переоденут! глупо и мрачно хохотнул Мишка. - Я же тебе сказал идем отдыхать, но не развлекаться. Считай, что ты сидишь на партсобрании. Хочешь осуществить свои мечты, беги ищи двести рублей.

- Почему двести? Ты сказал одна девка, сто рублей стоит.

- А для меня? Я что буду наблюдателем? Нет, я заслужил, чтоб ты и меня побаловал.

- С ума сошел? За ночь вышвырнуть получку? И на что?

- На то самое, - усмехнулся Мишка. - Получишь то, что ты забыл за последний месяц в этом далеком краю. Думай, получишь мечты и грезы, как в сказках Шехерезады. Будет все: и шахини, и хери, и зады...

В канцелярию вошел Ахмедка.

- Ахмедка! Займи сто рублей! - воскликнул Ромашкин.

- Двести. Займи лейтенанту двести! - перебил его скороговоркой Шмер.

- Сто. Сто мне и сто ему.

- Не дам не рубля никому. Несчастные алкоголики. Прогуляете, пропьете, а мне потом ходи за вами к кассе контролировать получили получку или нет. Я рубль к рублю каждый месяц должен отсылать. Отец контролирует накопление калыма.

- У-у! Байский сынок! Попроси меня чего-нибудь помочь, пошлю подальше! - воскликнул Шмер, увлекая Никиту, и аксакала из канцелярии на выход, быстро приговаривая:

- Веди себя тихо, меньше болтай, а то вляпаемся в какую - ни будь передрягу из-за тебя! Ты в городе человек новый, не умничай перед тем, кого не знаешь, и не задирайся!

Ромашкин проснулся с нестерпимой головной болью. В мозгу кружилось, и что-то гудело, как в колоколе после перезвона.

Изможденный лейтенант не открывал глаз, оттягивая еще чуть - чуть окончательное пробуждение. Сегодня воскресный день, выходной. Но это у всех, а Никите предстояло идти в роту, воскресенье - его день недели. В голове вертелись какие-то кошмарные, обрывки смутных видений и воспоминаний. Не понятно, что такое приснилось ночью, какой-то бред и ахинея. Вчера что было? Пили?

В дверь негромко постучали.

- Входи! - откликнулся Никита.

В образовавшуюся щель в дверном проеме, просунулась голова солдата, который несмело произнес:

- Товарищ лейтенант. Начальник штаба строит батальон. Вас срочно вызывает.

- О черт! Ступай, сейчас я приду.

Едва Никита пошевелился, как острая боль пронзила тело.

- О-о-о! - выдохнул с шумом лейтенант.

- Солдат, стой! Никуда не уходи, жди за дверью. - Подал откуда-то из угла голос Шмер. Мишка лежал в одежде и сапогах на матрасе, брошенном на полу, и жадно курил.

Ромашкин огляделся, удивляясь с каждой минутой все более. Почему это он оказался на ночлеге в общаге? Чья комната? Что было вчера? Часть вопросов он непроизвольно задал вслух.

На соседних койках зашевелились Белый Лебедь и Колчаков. Заслышав рассуждения Никиты они громко рассмеялись.

- Ну ты лейтенант даешь! - воскликнул Белый. Он вскочил и принялся разминаться физическими упражнениями. В воздухе мелькали кулаки, пятки, локти.

Бр-р-р. Никита затряс головой. От этой пляски рук и ног его слегка замутило.

Вадик Колчаков был чуть разговорчивее. Он взъерошил вихор Ромашкина и участливо спросил:

- Что? Ни черта не помнишь?

- Нет.

- А какой ты был вчера герой! Грозился истребить под корень местные племена, устроить Варфоломеевскую ночь иноверцам, порубать "чурок" на дрова. Требовал танк или хотя бы саблю и коня. Поминал добрым словом конницу Буденного и Александра Македонского (почему-то).

Бессвязные события вчерашнего дня по-прежнему кружили хороводом в голове, но цепь событий никак не желала принять стройность и отчетливость.

- Что сон? Что явь? Что бред? Что реальность?

- Кажите, шо вчора було! - заговорил почему-то на украинской мове (речи) лейтенант.

- Ты ж не хохол, не балакай, или забыл свою национальность? Что было? Гуляли вчерась, братец! Буйно гуляли-с! - ответил с издевкой Белый. Лебедь закончил разминку, и побежал в умывальную комнату, гулко топая по длинному коридору.

- Солдат ступай в казарму, - вяло простонал Никита. - Передай сержантам, чтобы строили роту. Сейчас приду.

- Какое ступай, - усмехнулся Шмер. - Бери, братец, шинель лейтенанта и неси чистить. Она как раз подсохла, и грязь хорошо облетит.

- А где она, - уныло поинтересовался боец.

- Вон, в углу за дверью стоит, к стенке привалившись.

Никита с удивлением открыл глаза и действительно увидел стоящую шинельку, облепленную от погон до полы, сухой серой коркой.

- Это где я так упал?

- Н-да! Не упал, друг мой, тебя уронили и валяли по земле. Скажи спасибо, что не убили. Ашот спас от верной гибели. Ребра болят? Челюсть цела?

- То-то я думаю, отчего это мое тело ноет, и на жизнь жалуется, поразмышлял вслух Ромашкин. - А челюсть, кажется, цела.

Никита ощупал лицо и тотчас заныла бровь, напоминая о себе.

- Лоб болит, - признался лейтенант.

- Это тебе кулаком звезданули, оттого и болит. Хорошо кастета в руке у туркмена не оказалось в этот момент. А когда он его достал, то мы уже подбежали на выручку.